—Что ты решишь, Галя? — тревожно спросила Ляна, шагнув к сестренке.
—Ничего, доченька, ничего, разберешься.— Тетя Ольга гладила Галю по голове.— Сама-то ты жива- здорова — вот что главное, а что у тебя теперь две мамы — это даже хорошо.
—Если ты уйдешь к своей родной маме, Галочка, я не обижусь. Будешь помнить меня — и достаточно,— тихо проговорила Мехриниса.
Через некоторое время родители увели Надежду, уговорив ее забрать Галю после выздоровления Мехринисы.
Самолет сел в кромешной мгле. Шел холодный дождь вперемежку со снегом, задувал порывистый ветер.
Махкам-ака не ожидал, что родной Ташкент встретит его такой непогодой. Он появился на трапе в незастегнутой шинели, в шапке с поднятыми ушами. В первое же мгновение, едва только кузнец ступил на шаткую железную лесенку, ушанку чуть не сорвало у него с головы, вещевой мешок запутался в полах шинели, поднятых ветром. Махкам-ака с трудом нахлобучил шапку, но справиться с шинелью не мог. Похоже, здесь было холоднее, чем несколько часов назад в зимнем Куйбышеве.
Спустившись на землю, Махкам-ака застегнул крючки шинели, негнущимися пальцами завязал шапку. Тем временем его спутники разошлись. Кузнецу показалось, что он остался один под громадным самолетом. Вокруг лежала пустыня, и только где-то вдали тускло светились, словно аккуратно нанизанные на нить, зеленые и красные огоньки. Подгоняемый ветром, Махкам-ака пошел туда, где было меньше огней, рассудив, что взлетная полоса тогда останется за спиной и, значит, где-то впереди должна быть проезжая дорога. Он думал о доме, счастливо улыбался оттого, что уже совсем скоро обнимет жену, услышит веселое щебетание детей...
«Как странно,— думал кузнец,— я опять в родном городе. Я дышу его воздухом, я совсем близко от своего дома».
Махкаму-ака все еще казалось чудом, что оттуда, куда он добирался в эшелоне двенадцать дней, самолет примчал его за несколько часов.
Махкаму-ака объяснили, что его возвращают в Ташкент по просьбе самого Аксакала. Чувство неловкости, смешанное с огромной благодарностью к Ахунбабаеву, не покидало кузнеца с этой минуты. Зная, как занят Аксакал, Махкам- ака гордился тем, что в круговороте важных государственных дел он не забыл о простом кузнеце и его большой семье.
Поднявшись на борт самолета, Махкам-ака еще сильнее сконфузился, увидев, что в креслах сидят озабоченные, усталые офицеры с толстыми портфелями.
В такое важное общество Махкам-ака еще никогда не попадал. «Ну и Аксакал! Поразительный человек Аксакал!» — не переставал повторять про себя кузнец во время полета.
До города Махкам-ака доехал на попутной машине. Все то же... Да и странно было бы, если бы что- нибудь изменилось в мирном городе за двенадцать дней. Знакомая площадь была пуста, только на трамвайной остановке, на скамейке, съежившись от холода, несколько человек ждали первого трамвая. Махкам-ака подошел к ним и тоже присел на краешек мокрой скамьи.
Подняв воротник, кузнец зарылся в него лицом, собираясь вздремнуть.
—Амаки, а трамвай во сколько пойдет? — спросил вдруг кто-то совсем рядом.
—Скоро пойдет,— ответил Махкам-ака, и голос того, кто спрашивал, показался ему знакомым.
Он оглянулся. За скамейкой, опершись на костыли, стоял Батыр. Непроизвольно взгляд Махкама-ака скользнул вниз, к ногам юноши. На одной ноге штанина ниже колена болталась свободно. Махкам-ака вскрикнул: «Батыр!» —и бросился к сыну.
Потом трясущимися от волнения руками Махкам-ака пытался снять со спины сына вещевой мешок. Пальцы никак не могли схватить лямки...
Наконец появился первый трамвай. Отец и сын сели в вагон.
Мехриниса не стала убирать посуду после завтрака, а вслед за Батыром быстро прошла в комнату. Сейчас было самое время поговорить с сыном; муж ушел на работу, дети разбежались кто куда, посторонних тоже не было. Лишь бы только никто не помешал. Мехриниса прикрыла за собой; дверь и минутку постояла, любуясь сыном.
Батыр одевался, собираясь уходить. Он понял, зачем пришла и так решительно встала на пороге мать. Батыр упорно избегал этого разговора. Поговорить с матерью резко, попросить ее не вмешиваться в его личные дела он не мог: боялся обидеть. Но при мысли согласиться на предложение матери, его охватывал ужас. Перед глазами тотчас появлялась грустная Салтанат, перебирающая на груди бусы.
Батыр сделал над собой усилие и, скрывая раздражение, спокойно спросил:
—Что, ойи?
—Что ж ты так мучаешь меня? — горько сказала мать.
Батыр рассмеялся.
—Еще смеется...— Мехриниса укоризненно покачала головой, сердясь на сына.
—Ойиджан, сказать вам правду? Что мне делать, если ни одна из тех девушек, о которых вы говорили, мне не по душе?
—Тогда найди сам такую, которая была бы по душе,— не отставала мать, умоляюще глядя на Батыра.
—Вы же все время меня торопите,— смиренно возразил Батыр.
—Сколько можно выбирать! Скоро три месяца, как ты вернулся. Стыдно мне. Одни говорят так, другие эдак...— Мехриниса чуть не заплакала, вспомнив дошедшие до нее слухи о том, что Батыра она не женит, потому что он ей не родной.
«Был бы свой — позаботилась бы, давно бы женила»,— болтали злые языки.
Батыр привел в доказательство своей правоты самый веский, как ему казалось, аргумент:
—Не дело думать о женитьбе сейчас, когда идет война. Мои сверстники сражаются, утопая в крови, а я...
—Ты тоже сражался, утопая в крови, сынок.— Мать бросила взгляд на пустую штанину сына.
Батыр умолк. Стало жалко Мехринису — она ведь действительно хотела ему добра.
Батыр обнял мать и, касаясь губами ее уха, прошептал:
—Я женюсь, когда найду девушку по душе.
—Ну, ладно,— сдалась Мехриниса,— я тебя и не уговариваю жениться на первой встречной, но надо искать. Искать,— по слогам произнесла она.— Ведь девушка сама не спросит: «Я тебе нравлюсь?» Я тоже схожу сегодня в один дом. Там есть девушка. Все ее хвалят.
—А кто она? — равнодушно спросил Батыр просто для того, чтобы поддержать разговор.
—Дочь врача, который меня лечил. Сама тоже пошла по медицинской части... Медсестра.
Батыр молчал. Черные тени легли у него под глазами, точно он устал от этого разговора.
—Ох...— Мехриниса присела на курпачу.— Почему ты такой нерешительный, а?
—Ну, сходите посмотрите,— махнул рукой Батыр.
—Пойду. Сердце мое чует — придется она тебе по душе. А потом, Батырджан, сынок, нехорошо, что ты так часто бываешь на кладбище.
Батыр вздрогнул. Посмотрел в глаза матери. Расстегнул воротник гимнастерки.
—Ну, ну...— Он запинался, не зная, что сказать.— Память о матери... навещаю...
—Очень хорошо, что ты радуешь дух покойной сестры. Но ведь те, кто видят, говорят и другое.
—А что в этом плохого? Верно, я навещаю и могилу Салтанат...
—Неплохо, конечно, но все же... Один раз навестил, и достаточно. Говорят, ты ходишь туда часто. Говорят, на могиле все время появляются цветы. Разговоры эти дошли до Кандалат-биби, не поверила она, сама пошла и увидела. Это разбередило ее рану...
—Она обиделась? — заволновался Батыр.
—Да нет, на что обижаться? Не то совсем... Кандалат- биби только-только начала забывать свое горе. Ей ведь очень тяжело, сынок. Недавно она опять заходила...
