Комната болезненно пульсировала, окрашивалась темно-бордовым.
Толливер сгреб меня в охапку и бросился к вертолету.
17
Я жмурился от яркого света. Слышались чьи-то голоса.
– Жуткое заражение крови. Легкое вырежем. Быстро готовьте его к операции, начинаем через пять минут.
В руку вонзилась игла. Мрак.
Медленное, мучительное пробуждение. Свет, лица.
Сглотнуть было невозможно, из горла торчала трубка. Сам я дышать не мог, но легкие равномерно наполнялись воздухом. За меня дышал аппарат. Я проваливался в сон, просыпался, стонал от боли и снова спал.
Опять очнулся. В легкие с шипением нагнетался воздух, потом выходил. Каждый искусственный вздох причинял боль.
– Крепкий у вас организм, другой на вашем месте давно бы отправился на тот свет.
Я приоткрыл глаза, покосился на доктора Абуда, попытался что-то сказать, но звука не получалось. В ужасе я начал кричать, но не произвел даже шепота.
– Мы вырезали гниль, которая когда-то была вашим легким, накачали вас антибиотиками, – спокойно рассказывал доктор Абуд.
Я показал на рот правой рукой, из привязанной левой тянулся тонкий шланг к капельнице.
– Вы подсоединены к аппарату искусственного дыхания вот уже трое суток. Пора дышать самому. Попробуете?
Я попытался. Грудь пронзила боль.
– Ничего, дышите. Привыкайте. Скоро мы вас выпишем из клиники. Но учтите: если схватите воспаление легких снова, мы уже не сможем помочь.
Вдруг он без всякого предупреждения ушел. Я замахал рукой, пытаясь его вернуть, но быстро выбился из сил.
– Я здесь, сэр, – сказал Толливер.
Я повернул голову на голос и заметил Толливера, осунувшегося, взъерошенного. Он сидел на стуле у моей кровати. Мы были одни в больничной палате, уставленной непонятной аппаратурой, мониторами.
Я кивнул, успокоился и заснул.
Когда я проснулся, Толливер стоял, склонившись надо мной. Теперь он был в свежей, чистой одежде, но хорошо выспаться ему, похоже, так и не пришлось.
– Добрый вечер, сэр. Попробуйте дышать.
Я помотал головой.
– Пожалуйста, сэр, – умолял Толливер, – попробуйте. Доктор говорит, что вам пора дышать самому.
Приноровившись к ритму аппарата, я пробовал начинать вдох немного раньше машины, но безуспешно.
– Еще попробуйте.
С какой стати этот гардемарин мне указывает? Я махнул рукой, чтоб он пошел прочь.
– Не понимаю, сэр. Напишите. – Он поднес к моей руке блокнот, дал ручку.
Я написал каракулями: «Уходи».
– Вам надо тренироваться, сэр.
Я свирепо потыкал пальцем в блокнот. Толливер не уходил. Вне себя от ярости, я приподнялся, сминая трубки и шланги, не обращая внимания на сводящую с ума боль, схватил Толливера за китель. Мониторы замигали, поднимая тревогу. Убью! Чтоб он был проклят! Отправлю его в отставку, уйду сам и вызову…
Вбежал доктор Абуд. Толливер неподвижно стоял, терпеливо снося мои удары в грудь. Я повернулся к доктору, отчаянно зажестикулировал. Уберите от меня этого типа! Как вы не понимаете?!
Вдруг до меня дошло, что я дышу сам.
– Где Анни? – Я уже мог говорить, хотя горло еще болело.
– Здесь, в клинике, сэр, – ответил Толливер. – Мистер Тамаров наблюдает за ней. С ней, кажется, все хорошо.
Что значит «кажется»?!
– Она говорила с тобой?
– Нет, сэр, – признался Толливер. – Она, как бы это сказать… Почти все время спит. Ненадолго просыпается и снова засыпает.
Я отвернулся. Неужели я потерял и вторую жену? Что ждет меня после выздоровления? Ничего хорошего. Жизнь потеряла смысл…
Мои мрачные размышления то и дело прерывались визитерами. Они шли нескончаемой чередой. Навестил меня и Алекс, но говорил мало. Я незаметно уснул, а когда проснулся, его уже не было.
