Фредерик Мантье всячески меня ободрял. Хотя мы стали союзниками, но прежняя подозрительность давала о себе знать: в его присутствии я чувствовал себя как-то неуютно.
Вскоре после него зашел Зак Хоупвелл. Я с радостью предложил ему сесть.
– Остатки людей Палаби сдались сегодня утром, – сообщил он.
Я тихо зарычал. Жаль, что я провалялся в это время на койке.
– Сифорт, я хочу сложить с себя полномочия военного Правителя. Я не военный.
– Моисей тоже не был военным, – возразил я.
– Моисей вел свой народ к земле обетованной. Между прочим, так и не довел, без него справились. А я веду свой народ прочь из обетованной земли.
– Республика, которую провозгласила Трифорт, вовсе не земля обетованная.
– Знаю. Иначе я не встал бы на твою сторону.
– Тогда в чем же дело?
– Мне надо убирать урожай! И я не хочу восстанавливать ваш старый режим.
– Почему вы меня поддержали?
– Потому что… Черт возьми! Как ты не понимаешь, парень?! Потому что режим Трифорт тоже был не правильный. А ты честный малый.
– Честный?! – невесело усмехнулся я. – Вы плохо меня знаете.
– Нет, это ты плохо себя знаешь. Ну хватит об этом. Палаби и Фолькстэдер требуют, чтоб их освободили из-под ареста, а Трифорт настаивает на гражданском, а не военном суде.
– Пошлите их всех на допрос под наркотиками. Мантье тоже.
– Фредерика?! Он же помогал тебе!
– Он вначале признался в покушении на мою жизнь, потом отказался от признаний. – Имеет ли теперь это значение? Я поспешно выбросил из головы эту мысль и выпалил:
– Надо выяснить наконец правду.
– Палаби и Фолькстэдера нельзя держать просто так, их надо судить или выпустить.
– После допроса. Через пару дней меня отсюда отпустят, тогда и решим окончательно.
– Очень рад за тебя, – улыбнулся Хоупвелл впервые за весь разговор.
– Спасибо.
Я впал в сумрачное молчание. Выздоровление не обещало радости. Физическую боль лекарства заглушали, но от одиночества они спасти не могли. Иногда я выходил в коридор, стоял под дверями палаты, где лежала Анни.
Алекс, навещая меня, по-прежнему говорил мало, вел себя как-то слишком сдержанно. Хармон Бранстэд пришел со своим сыном Джеренсом.
Спустя несколько дней после того инцидента, когда я от ярости задышал самостоятельно, пришел Толливер. Он сразу начал извиняться:
– Простите, сэр, если я вел себя нетактично, но мне очень хотелось, чтобы вы поскорее избавились от трубки в горле.
– Черт возьми, Толливер! Я давно искал предлога, чтобы отправить вас в отставку. – Это признание вырвалось у меня помимо воли, так неожиданно, что я смутился и покраснел.
– Теперь отправите, сэр?
– Нет. Просто некем вас заменить. Да и не хочу искать вам замену. Будьте, как и раньше, моим помощником.
– Вы считаете меня хорошим помощником?! Извините, сэр. Спасибо.
– Подыщите мне место, где бы я мог ночевать, когда выйду из клиники. Работать мы будем в Адмиралтействе.
– Есть, сэр. Чем мы займемся в первую очередь?
– Пока не знаю. – Я устало сел на кровать. – Идите, мистер Толливер.
– Есть, сэр. – Он вышел в лучшем настроении, чем пришел.
– Теперь вы мне верите? – спросил Фредерик Мантье.
Мы сидели на скамейке перед правительственным зданием. Неподалеку рабочий ремонтировал побитое осколками крыльцо. Фредерик постоянно держал ладонь поднятой, прикрывая глаза от слепящего солнца. Я знал, что у него болит голова. После допроса под наркотиками самочувствие всегда паршивое. Но это пройдет.
– Верю, – ответил я.
– Вы собираетесь судить меня за участие в подпольном движении, как Палаби и Фолькстэдера?
– Нет.
– Почему нет?
