рейсах он в совершенстве овладел искусством ждать. В воздушных морях явно приходилось считаться с прихотями времени еще больше.
Наконец лодка нагнала корабль, шедший на той же высоте тем же курсом. С вельбота на корабль, где матросы стояли на палубе, огороженной с трех сторон, бросили конец. Матросы на корабле были привязаны к костяным бимсам концами, закрепленными у них на талии, чтобы их не выбросило за борт, если корабль резко снесет вбок при порыве ветра или тряхнет в воздушной яме.
Паруса на лодках убрали; мачты и реи втянули внутрь, разобрали, вложили членики один в другой, а потом крепко прикрепили сверху и снизу к корпусу. Потом лодки поставили за загородки и привязали.
Измаил обнаружил, что стоит в длинном открытом коридоре, который служил главной палубой. По всему судну вверх и вниз, горизонтально и под углом бежали лесенки и трапы.
Все они были сделаны из твердых, но пустотелых и тонких костей, большинство из которых принадлежало небесным китам разных видов. В верхней части корабля были закреплены в два ряда — по десять в каждом — большие газовые пузыри. У основания каждого пузыря находилась круглая большеротая тварь.
Измаил подумал было, что обшивка покрывает весь корабль. Но он состоял в основном из каркаса, который в некоторых местах был покрыт лоскутами обшивки — особенно на носу и на корме. Центральная часть была наиболее открытой: это для того, чтобы не препятствовать ветру дуть насквозь и наполнять паруса с подветренной стороны. Для кораблей, которые плавают по воде, такая конструкция была бы бесполезной, поскольку мачты у них торчат над водой и доступны ветру с обеих сторон. Но воздушному кораблю надо быть как можно более проницаемым, чтобы, когда он идет круто к ветру, ветер мог наполнять прямые паруса и по левому, и по правому борту.
Матросские каюты, камбуз, некоторые складские помещения и несколько других отсеков были прикрыты обшивкой — полностью или частично. Но во всех остальных местах ветер, будь он теплым или холодным, ласковым или свирепым, обдувал моряков и днем и ночью.
Мостик, или ют, помещался ближе к корме, на самом верху.
Там за штурвалом стоял единственный рулевой; руль поворачивали безголовые, безногие создания, чьи сухожилия оканчивались тяжами из кожи. Они реагировали на тягу или ослабление тяжей, прикрепленных к одному концу их мускулов, а к другому их концу шел привод рулевого колеса.
Капитан — его звали Барамха — был высоким мужчиной с татуировкой на лбу. Черный штурвал, увенчанный алой короной с тремя зубцами, был отличительным знаком его положения.
Приказы капитан отдавал голосом тем, кто был рядом, а остальным матросам — днем при помощью жестикуляции, а ночью использовали фонари клетки с большущими насекомыми, похожими на светляков.
Услышав рассказ Нэймали, капитан посерел лицом, заплакал, стал причитать в голос и полоснул себя по груди каменным ножом. После этого он отдал себя в распоряжение Нэймали. Она расспросила его о запасах воды, продовольствия и шахамчица, крепкого спиртного напитка. Он заверил ее, что этого им хватит, чтобы добраться до Заларапамтры, хотя последнюю неделю придется подтянуть пояса. Они успели убить десять китов, запасли их мясо и выпарили воду из туш.
В одном из них они нашли вришко. Очевидно, на китов охотились в основном ради этой штуки. Измаил не понял, что такое вришко, но постановил себе узнать при первой возможности.
Корабль поменял галс и пошел круто к ветру, стараясь держать курс в сторону города, который был на северо-западе.
Нэймали и Измаила отвели в капитанскую каюту. Она была в самом низу корабля, прямо под мостиком. Поскольку пол был прозрачным, Измаил беспрепятственно видел землю с высоты нескольких тысяч футов. При каждом его шаге обшивка прогибалась, и он почувствовал облегчение, когда сел на костяной стул, крепко приделанный к костяному же шпангоуту. Каюта была маленькой, и одной стены у нее не было — очевидно, жители Заларапамтры не слишком стремились к уединению.
Там был многоугольный письменный стол из красноватой кости с небольшой столешницей, на которой капитан рассчитывал курс и заполнял судовой журнал. Сам журнал представлял собой большую книгу с тонкими, как будто пергаментными страницами, на которых синими чернилами были выведены крупные знаки. Знаки эти не принадлежали ни одному из известных Измаилу алфавитов.
Не успела Нэймали сесть, как кают-юнга подал обед, — они давно не ели пищи, приготовленной на плите. Китовое мясо обладало необычным, но приятным вкусом; уже знакомое Измаилу мясо тараканов было хорошо протушено и приправлено вкусным красно-коричневым соусом; были еще горки светлоголубых зерен, похожих на рисовые, политые темно-оранжевой подливой. Питье было разлито в сосуды из кожи: их надо было поднимать и почти опрокидывать, чтобы темно-зеленая огненная жидкость низвергалась в рот.
Очень скоро Измаил почувствовал себя комфортно, — можно сказать, почти счастливым человеком. Еще он обнаружил, что с капитаном он разговаривает не так свободно, как раньше с Нэймали, и решил, что в следующий раз урежет себе норму шахамчица.
На капитана и Нэймали спиртное, похоже, не действовало.
Они продолжали глотать его большими порциями, хотя их большие зеленые глаза заблестели так, словно в их глубине зажглись огоньки. Теперь унесли тарелки и принесли еще кожухов с шахамчицем. Измаил заговорил с Нэймали, которая резко глянула на него. Капитан, похоже, рассердился, и тогда Нэймали неожиданно улыбнулась и объяснила, что Измаил не знаком с правилами этикета, но теперь, раз он находится на заларапамтранском судне, ему придется с ними познакомиться.
Тем не менее Измаила увел за собой юнга; поднявшись по нескольким трапам, он попал в маленькую каюту без одной стены, где ему предстояло спать. Он растянулся в своем гамаке, но заснул не сразу. Движение корабля не было плавным; беспорядочно кидало то вверх, то вниз. Измаил был рад избавиться от постоянного чувства легкой тошноты, порождаемого нескончаемыми колебаниями земли, но тряска в корабле была немногим лчше. Корабль встряхивало от каждого дуновения что сверху, что снизу. Казалось бы, такая махина могла бы идти вперед и более плавно, не становясь игрушкой воздушных потоков, как более мелкие летуны. Все же через некоторое время он попривык к тряске и уснул. Однако привыкнуть к прозрачной гибкости пола было сложнее.
На третий день запад потемнел от дождевых туч, которые он видел здесь впервые. Через час налетел ветер. Задувало сильно, но все же это не был ураган, и капитан приказал убрать большую часть парусов, пока шторм не набрал силу. При первом натиске ветра большой корабль развернулся на двадцать пять градусов и пошел дальше, кренясь на правый борт. Измаил принайтовил себя к балке, которая проходила сквозь все палубы, почти в трюме корабля. Так приказал капитан, хотя поначалу Измаил никак не мог понять, почему ему надо находиться именно в этом месте. По размышлении он пришел к выводу, что, раз он не был нужен в качестве рабочей силы, его поместили сюда для равновесия. По крайней мере, он смог быть полезным в качестве балласта.
Ветер усилился. Корабль продолжал идти круто к ветру, но его сносило к востоку от заданного курса. Ветер, теперь набравший почти ураганную силу, дул неравномерно. Порыв следовал за порывом, словно это дуло из-за горизонта некое животное невообразимых размеров, останавливаясь, чтобы набрать в легкие воздух и опять с силой его выдохнуть. Потом полил дождь, где-то в облаках блеснула молния и ударил гром.
Капитан не пользовался никакими приборами. У него не было компаса, поскольку компасы делаются из металла, а металлов, похоже, в этом мире не было, или они были чрезвычайно редки. 'Возможно, — заключил Измаил, — люди выработали запасы металлов на Земл. е'. Если верить прогнозам некоторых ученых, человечество шло к этому еще в 1840-х годах. Сколько же миллионов лет люди обходятся без металла?
Впрочем, это было не важно. Важно было то, что у капитана не было даже осколка магнетита. Днем он ориентировался по солнцу и луне, а ночью — по луне и звездам. Когда видимость была плохой, он вел корабль вслепую. Теперь, когда было почти совершенно темно, он мог руководствоваться только направлением ветра; если ветер сменится, он собьется с пути.
Измаил грустно сидел на полу, — сколько прошло времени, он не знал. В этом мире не было ни наручных, ни песочных часов; насколько он знал, не было даже солнечных. Похоже, люди, жившие в конце времен, часов не наблюдали.
