Дом там, где сердце

оказывать такую поддержку, как раньше, то мы обречены.

Он в нетерпении вырвал свою руку и принялся вышагивать по комнате, словно зверь в клетке.

– Опять ты о поместье. Я говорю о нас! Она удивленно моргнула, глядя на него.

– Ты знаешь, что ты для меня значил все эти месяцы. Я ду­мала, наша последняя ночь вместе только доказывает это. Про­шу тебя, не делай так, чтобы мы расстались врагами. Я не хочу с тобой спорить и ссориться. Я уже устала от этого. Я не хочу, чтобы мы расстались, наговорив друг другу всяких глупостей со злости, а впоследствии об этом пожалели.

– Я не хочу, чтобы ты уезжала, – вдруг заявил Локлейн, привлекая ее к себе для страстного поцелуя.

– Но я должна! Мой отец! Мне нужно ехать, Локлейн. Они ждут меня. Но я вернусь, как только смогу. Мы еще увидимся, клянусь, – уверяла она, гладя его по щеке.

Она осторожно высвободилась из его объятий и повернулась к двери.

– Подожди минутку. Дай мне хоть одеться и проводить тебя до причала.

– Нет, не надо, пожалуйста. Это будет слишком тяжело. Да­вай попрощаемся здесь, а не там, где на нас будут смотреть человек сто.

– Потому что ты стыдишься меня! – упрекнул ее Локлейн.

– Нет, потому что это не касается никого, кроме нас. Я не хочу, чтобы кто-нибудь что-то испортил, посмеявшись над нашими чувствами, – ответила Мюйрин, с любовью глядя на него.

Локлейн поцеловал ее приоткрытые губы, и она вцепилась в него, как утопающий хватается за соломинку.

– Я вернусь, – прошептала она в его ищущие губы. – До­ждешься меня?

– Пока не высохнут моря. Она улыбнулась цитате Бернса.

– Ловлю на слове, Локлейн. Я тебе эти слова припомню, ког­да мы увидимся.

– А ты, Мюйрин? – нежно спросил он. – Ты будешь ждать меня?

– Бедняга, я начинаю думать, что лучше бы ты не встретил меня тогда, на пристани Дан Лаогер, – попыталась весело по­шутить она, прежде чем в последний раз поцеловать, и стреми­тельно вышла из комнаты.

Схватив чемодан, она бежала все расстояние до причала. И только когда уже стояла на палубе и они начали отчаливать, она осмелилась оглянуться.

На вершине холма стоял Локлейн, подняв руку на прощанье. Мюйрин подняла руку высоко над головой и помахала в ответ. Она махала и махала, пока дом не превратился в маленькую точку на горизонте.

С тяжелым сердцем она вернулась на нос корабля.

Зять пристально посмотрел на нее, и она пожала плечами:

– Довольно долго это был мой дом, и я буду скучать по нему.

– Ты возвращаешься тоже домой, Мюйрин, – напомнил Нил, обнимая ее за плечи.

Она высвободилась из его объятий и покачала головой.

– Нет, не домой. Мой дом – Барнакилла, Нил. Локлейн и все люди, живущие там, – моя семья. Что бы вы ни говорили, я буду бороться до последнего вздоха, до последнего биения сердца, чтобы спасти их.

Глава 25

Нил напрасно опасался зимних штормов – «Андромеда» уве­ренно продвигалась вперед и уже через четыре дня достигла берегов Шотландии.

Первые дни по приезде домой в Финтри Мюйрин проводила все время, ухаживая за отцом. Он сильно страдал после удара. Правая сторона у него была парализована, он не мог говорить. За ним нужно было ухаживать день и ночь, и Мюйрин беспре­кословно выполняла все, что сказала ей медсестра.

Конечно, ее мать и сестра заметили, как сильно она измени­лась. Мюйрин больше не была румяной, бодрой молодой девуш­кой, какой они в последний раз видели ее в день свадьбы. Она стала серьезной и рассудительной, с сильной волей и решитель­ностью, отчего они начали ее даже побаиваться. Она стала худая, как гончая собака, и в два раза проницательнее.

Поначалу Мюйрин была уверена, что здоровье отца пойдет на поправку, и делала все возможное, чтобы облегчить его состояние и помочь ему поправиться. Она читала ему вслух и, хотя он мог только двигать глазами, была убеждена, что он ее понимает.

Нил и Филип всегда были у нее на подхвате. Филип особен­но старался везде ее сопровождать, словно ищущий любви ще­нок, так что Мюйрин, озабоченная болезнью мистера Грехема, не могла не заметить его внимания к ней. Но поскольку он был для нее просто очень старым другом, она особенно не волновалась по этому поводу. Это лишь легкое восхищение, не более того, говорила она себе. Конечно, он ведь не думает, что она могла бы… Нет, мысль о том, чтобы выйти за Филипа, была слишком нелепой, и она с отвращением вздрогнула и молила Бога, чтобы оказалась права.

Несколько часов, которые Мюйрин удавалось посвятить себе, она проводила во сне или за написанием Локлейну длинных писем о поместье. Она старалась, чтобы ее письма были веж­ливыми и официальными, хотя ей хотелось излить душу и рас­сказать ему, как она по нему скучает. Но это было невозможно. Откуда ей знать, что он любит ее за то, какая она есть, а не за ее богатство? Ей вполне достаточно Августина с его неискрен­ностью и предательством.

В один из дней, спустя около полумесяца после ее приезда, отцу вдруг стало хуже. У него участилось дыхание и изо рта пошла пена. Он какое-то время метался из стороны в сторону, а потом замер. Мюйрин держала его руку, пока она постепенно не ста­ла холодеть.

Остальные члены семьи, устав от однообразного пребывания в четырех стенах, поехали в коляске на