прикрыв глаза носовым платком. Так ему было удобно, и на короткое время ему удалось отогнать от себя все мысли, – он ощущал только солнечное тепло и касание прохладного ветра, веявшего над прериями. Птицы, щебеча, вылетали из прибрежных кустов, и их тени точно плясали по земле. От пробежавшего в траве койота потянулся длинный волнистый след.
Рядом с Мэрреем опустился Уинт.
– Опять на холм полезем, капитан? – спросил он. Мэррей долго молчал, затем сел, сложил платок и, как-то странно поглядев на Уинта, сказал:
– Не знаю.
– Вместе с фургонами придёт и гаубица, – заметил Уинт.
Мэррей пожал плечами:
– Я считал, что так будет лучше.
– Это не важно, – сказал Уинт. – Тех, наверху, можно считать уже мёртвыми.
– Думаю, они сами этого хотели.
– Поэтому я и говорю: то, что произошло, не имеет значения.
– А я всё вспоминаю Фриленда, – сказал Мэррей. – Подождём гаубицу. Подойдут войска и из Додж- Сити.
Но ни фургоны, ни пушка не подошли. Мэррей, прождав до шести часов, послал сержанта Гити и солдата Хеннеси разузнать, не заблудился ли обоз где-нибудь между Целительной Палаткой и Дарлингтоном. Он также передал сержанту рапорт для полковника Мизнера и приказал отправить его с Хеннеси, как только они встретятся с обозом. Сам Гити должен был вернуться обратно.
Подумав, Мэррей добавил:
– Если нас уже не будет здесь, погрузите раненых в фургоны и отправляйтесь в Колдуотер. Там, кажется, есть врач.
– Если вас уже не будет? – переспросил Гити.
А теперь, сержант, отправляйтесь, – сказал Мэррей.
Он постоял, глядя, как оба кавалериста перебирались через поднявшуюся реку, и вернулся к своим эскадронам. После отдыха солдаты и лошади были в лучшей форме; уныние солдат, вызванное утренним поражением, рассеялось. Однако уже три дня солдаты получали сокращённый паёк, а потери убитыми и ранеными ослабили отряд. Пикета стерегли холм, но Шайены пока не показывались над траншеями и не делали попыток убежать.
Мэррей вспомнил рассказы о прошлом, об Орегонском Тракте и о первых караванах, проходивших через прерии. В те дни обстановка была совершенно иной, и всё же он сомневался, был ли хоть один караван поселенцев в столь отчаянном и безнадежном положении, в каком оказались Маленький Волк и его народ. Они были уже зажаты в тиски войсками, почти вдвое превышавшими их численностью, а отряд, посланный из Додж-Сити, полностью блокировал их путь на север; у них не оставалось ни одного шанса, что хоть кто- нибудь сможет прорваться. Если у них даже и были скудные запасы продовольствия, они наверняка уже израсходованы. Рано или поздно воины расстреляют свои последние патроны, а непрерывное бегство вконец измотает и всадников, и лошадей. Он слышал, что шайенские мальчики и девочки ездят верхом уже с четырёх лет. Накануне он был свидетелем такого наезднического искусства, какое даже трудно было себе представить, но он знал также, что ни один человек не в состоянии час за часом, день за днём скакать верхом беспрерывно. Они свалятся, даже если им и удастся убежать, хотя он не верил в это.
– Пусть люди спокойно отдыхают, – сказал он Уинту. – Отряд из Доджа придёт сюда завтра утром, может быть и гаубица.
– Индейцы могут ночью скрыться.
– Да, могут, – согласился Мэррей. – Я оставлю пикеты на всю ночь.
– Хорошо было бы доставить раненых к доктору. Им дьявольски тяжело при такой жаре.
– Фургоны придут сюда утром, – повторил Мэррей.
– Надеюсь. Мэррей спал и эту ночь. Странно, он успокоился с той минуты, как понял, что Шайены обречены, точно и его судьба была неразрывно и страшно сплетена с судьбой этого маленького индейского племени. Шайены являлись для него символом свободы, а он сам – символом рабства. Но он уже перестал бороться, да и не искал борьбы. Ведь он – наемник, которому дали оружие, чтобы разрушать, и вот он сам разрушит то единственное, что было олицетворением его смутных надежд и стремлений. Он не мог сказать, в чём он не прав и в чём правы они, эти полуголые индейцы, не имеющие понятия о том, что белый человек считает законом, порядком, приличием. Но Мэррей твёрдо знал, что, уничтожая их, он заглушит последние остатки своей совести и сможет тогда сказать, как говорил покойный сержант Келли: «За это хорошо платят, а человеку приходится делать вещи и похуже».
Поэтому он спал хорошо больше половины ночи, пока треск ружейных выстрелов со стороны пикетов не разбудил его. Он проснулся в самый разгар суматохи; солдаты бросились седлать лошадей, и вот он уже слышит величественную симфонию – топот тысячи лошадиных копыт.
– Трубач! – крикнул он. – Трубач!
Но незачем было трубить сигнал. Солдаты уже вскакивали на коней, и молодые лейтенанты отрывисто подавали команду.
Со всех сторон мчались с донесениями пикеты:
– Всё время горели костры, сэр, и эти язычники распевали свои проклятые песни. Всё случилось так внезапно, как гром среди ясного неба.
– Темпор! – крикнул Мэррей. – Возьми ещё солдата и оставайся с ранеными. Гита заберет вас завтра… Капитан Уинт, вперёд!
Они поскакали в темноту, вслед утихавшему топоту индейских лошадей. Шайены бежали, воспользовавшись холмом как прикрытием, и когда Уинт со своими солдатами обогнул его по узкой полоске прибрежной земли, глухой и слабый шум почти замер вдалеке.
Внезапно Уинт скомандовал отряду остановиться.
Мэррей проехал вдоль тесных рядов ржущих и встающих на дыбы лошадей, и когда он добрался до головы колонны, то увидел, что Уинт уже спешился и нагнулся над чем-то лежащим на земле.
– Что такое? – спросил Мэррей.
Уинт выпрямился. Он держал на руках индейского ребёнка. Мальчику было не более пяти лет, и он был мёртв: пуля попала ему в шею. У него было круглое скуластое личико, чёрные глаза широко раскрыты.
Гордон, один из бывших в пикете солдат, протиснулся вперёд и жалобно сказал:
– Это, верно, моя работа, сэр: я несколько раз стрелял по ним. Но я ничего не мог разглядеть в темноте, кроме плотной массы, и несколько раз выстрелил наугад.
– И правильно сделал, – равнодушно сказал Уинт.
– Он мёртв, – заметил Мэррей.
– Я думаю, нам следовало бы похоронить его.
– Наши убитые остались позади, их не похоронили.
– Нам следовало бы похоронить его, – повторил Уинт.
Мэррей взглянул на него, затем медленно кивнул головой. Несколько солдат спешились и молча принялись ножами рыть могилу. Неглубоко-около двух футов. Кто-то бросил им своё одеяло. Уинт завернул в него маленького индейца и положил в неглубокую яму.
– Всё равно зря, – сказал один из солдат: – койоты найдут.
– Они найдут, хоть закопай на десять футов, – добавил другой.
Могилу завалили сырой землей и утоптали ногами. Чей-то голос из темноты насмешливо протянул:
– Может быть, и молитву прочитаете над ним, капитан?
– Заткни глотку, или я её сам заткну! – крикнул Мэррей.
Солдаты снова сели на лошадей. Топот копыт уже давно затих в ночи, поэтому спешить было бесполезно, и отряд медленно двинулся на север.
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
