Согласны ли вы сопровождать меня к регенту? Я надеюсь, что завтра мы уже сможем тронуться в путь. Итак – да поможет Господь матери вернуть своих детей!
III. КОРОЛЕВСКИЙ КУРЬЕР
Филипп Орлеанский не любил, когда дела отрывали его от привычных удовольствий. Однако последние события настоятельно требовали его участия в делах государства.
В это утро в присутствии аббата Дюбуа и министра Леблана были опечатаны бумаги герцога Селамара.
У дверей испанского посольства поставили караул из мушкетеров, так что герцог стал узником в собственной резиденции.
Со всех сторон приходили известия о бегстве высокопоставленных особ, замешанных в заговоре; над несколькими кардиналами, среди которых оказался Бисси, Полиньяк и Роган, нависло обвинение в измене.
Двор в Со поглощал теперь все внимание регента. Почуяв угрозу своей власти, Филипп Орлеанский решил уделить время политике.
Аббат Дюбуа посоветовал ему немедленно послать курьера в Мадрид, чтобы передать приказ господину де Сент-Эньяну, французскому посланнику при дворе Филиппа V, как можно скорее покинуть Испанию. Аббат опасался, что, узнав об аресте Селамара, Альберони захватит Сент-Эньяна.
– У тебя есть надежный человек? – спросил его регент.
– Пока нет, – ответил Дюбуа. – Но через два часа будет.
– Не забудь разузнать, не знаком ли он с кем-либо из заговорщиков.
– Поэтому я и прошу дать мне два часа.
– Хорошо. Но ты головой отвечаешь за его благонадежность. Когда ты переговоришь с курьером, пришли его ко мне, я тоже побеседую с ним.
Надо сказать, Филипп Орлеанский не очень-то доверял людям Дюбуа и был бы не прочь сам найти кого-то, кто мог бы отправиться в Испанию.
И вот как раз тогда, когда он безуспешно перебирал в памяти имена, ему доложили, что принцесса Гонзага просит аудиенции для себя и господ де Шаверни и Навая.
– Навай в Париже?! – изумился регент. – Одно из двух: или он окончательно расстался с Гонзага, или принц поручил ему шпионить за женой, а может, даже за мной! Нет, этого я не потерплю: если мои подозрения подтвердятся, я расправлюсь с ним!
Пока регент заочно решал участь Навая, принцесса Гонзага и оба ее спутника ожидали в приемной. Приблизившийся к ним придворный низко склонился перед принцессой.
Это был господин де Машо, лейтенант полиции, занявший сей пост после Вуайе д'Аржансона.
– Господин маркиз, – обратился де Машо к Шаверни, – я рад приветствовать вас во дворце; однако, к сожалению, я не могу сказать того же вашему товарищу. Господин де Навай, я должен вас арестовать!
– Я готов поручиться за него! – воскликнул Шаверни. – Уверяю вас, что его королевское высочество буквально через минуту собственноручно подпишет указ, отменяющий его изгнание!
– Возможно… – ответил лейтенант полиции. – Но имеющиеся у меня распоряжения датированы вчерашним вечером, а в них сказано, что принцу Гонзага и всем его людям, ранее изгнанным из Франции, запрещено въезжать в пределы Французского королевства… Можете вы мне доказать, господин Навай, что этот приказ к вам не относится?
– Нет…
– В таком случае следуйте за мной… Пока господин де Шаверни не получит иных распоряжений регента относительно вас, чего я искренне желаю, долг повелевает мне задержать вас.
И, вызвав капитана охраны дворца, господин де Машо приказал ему немедленно взять Навая под стражу и препроводить его в Бастилию.
Навай поклонился принцессе, наблюдавшей за действиями лейтенанта полиции с обычной для нее ледяной невозмутимостью, и пожал руку другу.
– Не беспокойся, – сказал ему Шаверни, – через час ты будешь на свободе.
Солдаты уже собирались увести Навая, когда в приемную вошел Филипп Орлеанский. Регент счел необходимым самому выйти к принцессе Гонзага, чтобы подчеркнуть свое к ней расположение.
– Что здесь происходит? – спросил он. Де Машо вышел вперед.
– Сюда явился господин де Навай, – ответил он. – Следуя имеющимся у меня инструкциям, я приказал отвести его в Бастилию.
– Прошу вас отложить на время исполнение вашего приказа, – сказал регент. – Проводите принцессу и этих господ ко мне в кабинет, и пусть нас оставят одних!
В присутствии бесстрастной и надменной принцессы Гонзага, не снимавшей траура со дня гибели герцога Неверского, Филиппу Орлеанскому всегда становилось жутковато; впрочем, ему не часто доводилось ее видеть.
Регент, с презрением относившийся ко всем женщинам и со сладострастием взиравший на любое существо, одетое в юбку, боялся поднять глаза на принцессу, которая, несмотря на многолетнее затворничество, была по-прежнему прекрасна. В душе он относил ее к редким неземным созданиям, подвластным воле Неба, а не мирским законам. Герцог Орлеанский почтительно приветствовал принцессу Гонзага и пригласил ее сесть.
– Сударыня, – спросил он, – что побудило вас оказать мне честь и прийти во дворец?
– Я прошу ваше королевское высочество разрешить мне поехать в Испанию.
