– На благотворение и мессы за упокой души… – вновь загундосили священники.
– Сколько деньжищ, голуби мои, идет бритым макушкам! – ворчал Кокардас. – За два месяца не пропьешь! Хуже нет, как попасть на виселицу в Испании!
Но те, о ком он в эту роковую минуту думал с таким презрением, заслуживали лучшего мнения.
Но Кокардасу было не до того: он видел, что эти люди ведут его на виселицу и, пользуясь его бедой, собирают деньги, которым не суждено превратиться в благородное вино. Уже из-за одного этого он не мог отнестись к ним с почтением.
Куда как лучше, если бы вместо монахов, милосердных братьев и солдат с ним был верный друг Паспуаль! Тщетно пытался Кокардас различить его лицо в огромной толпе…
Сначала он увидел только, как некий аквадор подал ему какой-то непонятный знак. Чуть дальше – хромой нищий костылем указал ему на палача, а палец приставил себе ко лбу меж бровей.
Что бы это значило? Кокардас не понял. Но Паспуаля он узнал – и был чрезвычайно рад встретить приятеля перед горестной своей кончиной.
За спиной Паспуаля гасконец искал Лагардера. Он так и не увидел его, но все равно приободрился: «Малыш где-то там, в толпе! Он убедится: старик Кокардас не спасует перед пеньковой веревкой! Я предпочел бы умереть со шпагой в руке – да чтоб на ней корчился Пейроль, – так ведь выбрать не дают, ничего не скажешь! Ну, голубь мой Кокардас, коли виселица хочет тебя обнять – не шарахайся от нее!»
В его мозгу пестрой чередой проплыли воспоминания: ров замка Кейлюс, бал у регента, кладбище Сен-Маглуар… Промелькнули лица мертвых и живых: Лагардера, Авроры, Невера, Гонзага, Альбре и многих, многих других. Вспомнилось все хорошее, что было в беспокойной жизни славного рубаки…
Лоб его на миг нахмурился, – но вот он решительно вскинул голову и насмешливо посмотрел на виселицу. У гасконца было собственное представление о том, как красиво умирать!
Процессия остановилась, и главный алькальд прочел приговор.
Кокардас обвинялся в том, что был французским шпионом и состоял на службе у некоего шевалье Анри де Лагардера, о местопребывании которого каждому доброму испанцу предписывалось за соответствующее вознаграждение немедленно донести властям. Иначе говоря, голова Лагардера была оценена в немалую сумму.
Кокардасу вменялось также в вину соучастие в убийстве пятидесяти с лишним человек в ущелье Панкорбо, святотатственное присвоение монашеского одеяния и вооруженное сопротивление при аресте.
Преступник был приговорен к смертной казни через повешение, каковая должна была состояться немедленно.
В странном документе, который зачитал алькальд, не хватало лишь одного: подписи Гонзага. Впрочем, он сам диктовал текст этого приговора: не в силах поразить своего главного врага, принц решил отомстить хотя бы его помощникам. Люди Гонзага опознали в Мадриде наших храбрецов – и вот один из них попался.
Священник в последний раз напутствовал осужденного. В торжественной тишине Кокардас стал подниматься на эшафот.
Но на середине лестницы осужденный вздрогнул. Неужели он, доселе столь хладнокровный, потерял самообладание перед лицом смерти? Что скажет он с эшафота – заявит о своей невиновности или публично покается в тяжких грехах? Толпа беспокойно ожидала…
На одном из балконов стояли люди, которым страшно хотелось, чтобы Кокардас поскорее задрыгал ногами в воздухе. Мы говорим о Филиппе Мантуанском и его банде. Впрочем, они предпочли бы увидеть на виселице Лагардера.
Кокардас заметил их. Он протянул в сторону балкона костлявую руку и громовым голосом, прогремевшим в гробовой тишине, царившей на площади, оглушительно пророкотал:
– Ну, Гонзага, съешь тебя сатана! Хотел меня вздернуть – так не будет тебе за это ни счастья, ни удачи – вот так, голубь мой!
Это был уже не тот оборванный, хвастливый, болтливый и вечно пьяный рубака, которого многие знали. Его огромный силуэт, вырисовываясь у виселицы на фоне небесной лазури, словно бросал дерзкий вызов всем и вся. Перед лицом смерти Кокардас впервые обрел подлинное величие!
Ему махали платочками и веерами. Паспуаль давно посеял в толпе сомнения в виновности осужденного – и теперь эти сомнения дали обильные всходы.
Но гасконец неспроста так гордо вскинул голову. Он один на всей площади услышал два слова, сказанные ему на ухо:
– Я здесь!
Вот почему на середине лестницы Кокардас вздрогнул. Палачом оказался Лагардер!
– Завтра вечером в Сеговии! – шепнул он.
– Буду!
И больше ни слова. Палач накинул осужденному петлю на шею, а сам уселся верхом на виселицу.
Лестница упала. Из двух тысяч глоток вырвался единодушный вопль – и Кокардас повис в воздухе.
Женщины на миг зажмурились, а когда вновь открыли глаза, ожидая увидеть на виселице страшный труп с вывалившимся языком, – там ничего не было.
У самой петли веревка лопнула – и вот Кокардас, оглушенный падением, лежал на помосте, словно огромный ощипанный орел, рухнувший с неба на землю, и слушал восторженные вопли толпы, громко кричавшей о его невиновности!
