территории края, Ваш отец не значится.
Советуем Вам обратиться в военкомат по месту призыва Вашего отца...»
Я уже догадывался, что делаю что-то не то, но других конструктивных вариантов придумать не мог и продолжал писать. Пусть не найдется отец. Но вдруг кто-то где-то обнаружит сведения об этих будто заколдованных полку и дивизии. Мои иллюзии окончательно развеял короткий, но предельно четкий ответ из Курского областного военкомата.
«На Ваше письмо, поступившее в Курский военкомат, сообщаю, что в списках воинов, погибших и захороненных на территории Курской области настоящего административного деления, Ваш отец не числится. Списки на захороненных составлялись на основании сообщений военкоматов, где имелись сведения на военнослужащих, погибших или умерших от ран в период Великой Отечественной войны, в которых было указано место их захоронения. На Вашего отца такое сообщение не поступало...
О ведении боевых действий в 1941 году на территории Курской области 746-го с.п. 103-й с.д. в Курском облвоенкомате сведений нет».
Этот ответ Курского облвоенкома генерал-майора Овсянникова, по-военному лаконичный и четкий, а по-человечески далеко выходящий за казенные рамки, показал мне, что ничего у меня с этими письмами не получится. Официальным путем я отца не найду. Ведь на него в Перелюбский райвоенкомат не приходило ни «похоронки», ни извещения. А значит, этот Перелюбский военкомат, где отец призывался, не мог сообщить о гибели моего отца в военкомат по месту захоронения, ибо это место захоронения никому не известно. Значит, ни в одном из военкоматов, куда я писал, сведений о моем отце нет и быть не может.
Вот она, с горечью думал я, советская бюрократия в действии, даже в таком святом деле. Военкоматы по месту захоронения учитывают в своих официальных списках только тех погибших на их территории, о которых им официально сообщили военкоматы с места призыва. А военкоматы места призыва сообщали своим коллегам по месту захоронения лишь о тех погибших своих призывниках, на которых они в годы войны получили похоронки из действующей армии или извещения из госпиталей. «Пал смертью храбрых в бою и похоронен в деревне Ивановке Н-ской области». Или: «умер от ран в эвакогоспитале №… и похоронен в городе N».
Мой отец призывался в Перелюбском райвоенкомате. Перелюбский райвоенкомат не получил никакого сообщения о судьбе моего отце. Ни похоронки, ни извещения из госпиталя о его смерти, ни даже сообщения о том, что мой отец попал в плен или пропал без вести. Поэтому Перелюбский райвоенкомат не сообщал никуда о моем отце. Мой отец вообще не числится ни в каких списках. В живых его тоже нет.
Я пребывал в глубоком пессимизме. Заколдованный круг, разорвать который простому человеку не в силах. Даже если вдруг поисковая группа добровольцев-энтузиастов через много лет после войны обнаружит где-то в Вяземских лесах останки моего отца и сообщит об этом в Вяземский райвоенкомат, - это ничего не изменит. Райвоенкоматы не имеют права принимать такие сообщения как официальные.
В Вяземском военкомате нет сообщения из Перелюбского военкомата о гибели и захоронении моего отца. Значит, вяземский райвоенком не вправе включать эту фамилию в списки захороненных на территории Вяземского района. Нельзя, не положено.
И дело не в том, что райвоенком Вязьмы – нехороший человек. Он замечательный человек и отличный семьянин, но связан по рукам и ногам вышестоящими директивами, приказами и циркулярами. Он, возможно, очень хотел бы включить в списки погибших фамилию солдата, чей медальон обнаружен в глухих лесах группой энтузиастов-добровольцев, но не имеет права на это.
Такова официальная логика, заложенная в отлаженный механизм государственной бюрократической машины, перемывающей косточки погибших на войне. Подумаешь, какие-то подозрительные «черные археологи» нашли среди полусгнивших человеческих костей солдатский медальон с фамилией на истлевшем листочке бумаги. Ну и что? Кто им вообще разрешил рыться на местах былых сражений? Ведь ищут боевое оружие, мерзавцы! Снимают награды со скелетов и продают их!
Да и сам медальон – совершенно не факт. Может, тот солдат в 41-м году выбросил его в лесу, а сам сдался немцам. Нет, нет, и нет. Во всем должен соблюдаться установленный порядок. Вот когда Перелюбский военкомат пришлет в Вяземский военкомат официальную похоронку с указанием места захоронения этого солдата, - тогда мы разрешим вяземскому райвоенкому взять на учет и включить эту фамилию в список погибших и захороненных на территории Вяземского района. Так положено, и по- другому никак нельзя. Иначе многие тысячи любителей кинутся подделывать такие медальоны и пожелтевшие записки с фамилиями и завалят все военкоматы этими фальшивками.
Так мой многотрудный эксперимент с письмами окончился полным провалом. Ответы пришли на все мои запросы. Ни один запрос не потерялся. И ни в одном ответе не нашлось ничего обнадеживающего. Ни отец, ни его полк, ни дивизия не оставили о себе никаких следов, как будто их не существовало на свете.
Пришлось снова брать ноги в руки. В эту зиму в очередной служебной командировке в Москву я выкроил время и побывал в Советском комитете ветеранов на Гоголевском бульваре. В вестибюле за столиком сидел ветеран. Мы разговорились.
— 103-я стрелковая? — бодро уточнил ветеран. — Не может быть, чтобы не было в списках. Я читал о такой. Я сам из 103-й гвардейской, поэтому номер запомнил.
Он порылся в журналах и несколько озадаченно промолвил:
— Н-да...
Некоторое время он энергично тер затылок. Потом с прежней бодростью сказал:
— Не может того быть. Сейчас. Они могли просто не встать у нас на учет. В наших списках только те, кто сообщает нам о совете ветеранов. Может, они сами собираются
где-нибудь в другом городе. Сейчас. Есть тут у нас одна женщина. Ходячая энциклопедия. Она все знает. Сейчас.
Он позвонил куда-то, объяснил мою просьбу. Потом долго ждал ответа. Наконец, в трубке послышался женский голос. У ветерана медленно вытягивалось лицо.
— Да нет же, — с досадой сказал он в трубку. — Не гвардейская. Стрелковая. Я сам из 103-й гвардейской. А тут 103-я стрелковая...
Ветеран положил трубку и задумчиво посмотрел на меня.
— Ну, уж если она ничего не знает... — вздохнул он, — то...
Однако бодрость и природный оптимизм снова взяли верх в его душе.
— Я читал про 103-ю стрелковую! Я не мог ошибиться, но- мер-то родной. Сейчас не помню, где читал. Но я вспомню, читал совсем недавно. Вы позвоните сюда. Как я только
вспомню или что узнаю, я скажу. Это даже интересно: нет дивизии. Я такого не знаю. Я не забуду, я же сам из 103-й, только гвардейской...
Я несколько лет регулярно звонил в Комитет на Гоголевском бульваре, но ветеран так и не вспомнил, где он читал о 103-й стрелковой. Скорее всего, нигде не читал. Причуды человеческой памяти, особенно в столь почтенном возрасте весьма разнообразны.
И сейчас мне остается только верить, что отец мой служил в 746-м стрелковом полку, что этот пропавший полк входил в состав 103-й стрелковой дивизии, а эта исчезнувшая дивизия — в состав 24-й армии, которая сражалась под Ельней. Дальнейшая судьба этой армии в трагическом октябре 1941 года мне известна достаточно хорошо. Вся 24-я армия генерала Ракутина погибла в Вяземском котле осенью 1941г. Не осталось никого, кто мог бы разослать похоронки, извещения о смерти или сообщения о пропавших без вести и попавших в плен. Вся армия вместе со своим командармом пропала без вести – до единого человека.
Размышления по воспоминаниям
- Земля тут просто нашпигована человеческими костями. Если есть медальон с фамилией, отсылаем его по адресу или в Вяземский военкомат. А скелет зарываем в лесочке. Если все уже сгнило, - тоже зарываем …
Из разговора с «черными археологами».
Те немногие факты, которые мне удалось собрать за долгие годы, убеждали меня, что мой отец
