— Откуда мне знать? — с легким раздражением пожал плечами Йорген, он считал, не время теперь для пустых разговоров. — Может быть, они какие-то свои воровские принадлежности собирают или страшно им, вот и тянут время. И вообще, это не я придумал, это отцовский конюх Фрош так говорит. Вот вернемся, дадут боги, живыми — у него и спросишь, он, надо полагать, в воровстве смыслит. А я — нет.
— Ты не смыслишь в воровстве?! — Тиилл снова был удивлен, на этот раз неприятно. — Но, друг мой, ведь ты нас уверял, что имеешь опыт… Как же мы пойдем…
— Мы идем не воровать, а брать трофеи, ты сам сказал! Это я умею, не переживай!
Насчет «идем» — это было, конечно, громко сказано. Не шли они, а ползли, животом по колючке, от холма к ложбинке, от овражка к пригорку, прикрывшись щитами на манер пресмыкающегося зверя черепахи, что носит костяной панцирь на спине своей. Вот только закрывает он, панцирь этот, куда больше, чем щит, поэтому не стоит перед его обладательницей вопрос, что важнее защитить от случайной стрелы — голову или другую, более мягкую часть тела. Щит же приходится смещать в ту или иную сторону в зависимости от личных предпочтений, а с ними определиться не так легко. Потому что голову, конечно, жалко, без нее не проживешь, но рана пониже спины — такой позор для воина, что сам жить не захочешь. В результате о голове позаботились лишь двое из шести: Гедвиг Нахтигаль, на звание воина не претендовавшая, и Фруте фон Раух, на которого грозно зашипел старший брат:
— А ну живо прикрыл башку!
— Да-а, а сам-то ты! — прохныкал юнец.
— Я ползу первым, мне надо видеть дорогу, а щит закрывает обзор. Тебе же достаточно за моими ногами следить. Прикройся немедленно! Не то все потом матушке расскажу!
Насчет матушки — это был весомый аргумент. Фруте надулся, но щит сдвинул, как велено было.
Но все предосторожности оказались лишними, никто в них не выпустил ни стрелы. Живые и здоровые вползли они в лес.
До сих пор мы как-то не упоминали о странном свойстве восточных ночей. Казалось бы, раз уж Тьма — то полная, хоть глаз выколи. На самом же деле как не было здесь настоящего света, так не было и настоящей, непроглядной темноты. Затянутое колдовской пеленой небо мерцало тускло и неприятно, и в мертвенном этом свете было прекрасно видно все, что творится вокруг. А творилось ужасное.
Совершенно дикими были деревья в этом лесу, с большим трудом опознал в них Семиаренс Элленгааль обычные дубы и клены. Прежде они устремляли свои могучие кроны к солнцу, но с наступлением Тьмы будто переставали понимать, куда надо расти. Теперь сучья и ветви их торчали в разные стороны: одни стелились горизонтально, другие образовывали острые углы, изгибались зигзагами, третьи и вовсе врастали в землю, а оттуда, из земли, им навстречу лезли узловатые больные корни. Из-за этого деревья напоминали безобразные, неопрятные вороньи гнезда, они сплетались ветвями, образуя непроходимые заросли, и длинные бороды светящегося в полумраке лишайника свисали с них.
Несмотря на летнее время, все ветви были почти голыми — один-два листа на элль. Голой, ни травинки, ни былинки, была и земля, только у самых стволов теснились сростки поганых грибов непотребного изумрудного цвета, они тоже умели светиться. Должно быть, грибы эти тянули соки прямо из деревьев, потому что извлечь хоть каплю влаги из сухой, растрескавшейся почвы им вряд ли хватило бы сил.
Никакой живности тут, похоже, не обитало — ни шороха крыл, ни резкого вскрика ночной птицы, ни горящего глаза зверя. Только гадкая прочная паутина была натянута между стволами, и в центре каждой сети спал, поджав мохнатые ноги, крупный, девственно-розовый паук.
В общем, на настоящий природный лес это место походило так же, как походит на живого человека восставший из гроба мертвец. Семиаренс Элленгааль чувствовал к окружающему почти физическое отвращение и вздрагивал каждый раз, когда прикасался к ветке или сучку голой рукой, будто они жгучим ядом были покрыты или могли укусить.
И все же врожденное чутье светлого альва не позволяло ему сбиться с пути в этой немыслимой растительной мешанине, он уверенно вел своих спутников вперед, в самую чащу, в самую глухую глушь.
И довел бы, пожалуй, и дело удалось бы, не расчихайся вдруг отчаянно и неудержимо черный маг Легивар. До этого момента им удавалось перемещаться бесшумно. Несмотря на царящую кругом сушь, даже те ветки и сучья, что валялись мертвыми на земле, сохраняли удивительную гибкость, будто не из древесины состояли, а из густой патоки были сварены. Не трескались они под ногами, не хрустели — пружинили мягко и странно. Беззвучно, за что и спасибо им. А лишайнику, свисающему до самых корней и немилосердно лезущему в нос, — не спасибо, это он был всему виной.
Надо сказать, что грибы, лишайники, мхи и прочие изгои растительного царства испокон веков служат неотъемлемым компонентом колдовских настоев и взваров. И те дни, когда реоннских студиозусов заставляли практиковаться в зельеварении, были худшими в жизни Хенрика Пферда. Такими слезами и соплями заливался бедный, что, изучай он не боевую магию, а черную, собирать впору было — как раз еще на одно зелье хватило бы. Сенной лихорадкой страдал молодой маг Легивар, и не что иное, как лишайник, вызывал ее! Так вправе ли мы упрекать его за неосторожность? Он и так крепился, сколько мог, зажимал нос и рот руками, кулаки грыз. Но, знать, судьба такая — не справился. Разнесся над безмолвным лесом его богатырский чих.
Спутники замерли, вжались в стволы, стараясь сделаться маленькими и незаметными. Но в первые минуты ничего не случилось, и они решили — обошлось. А потом вдруг сразу — резкий оклик на наречии светлых альвов: «Стой! Ни с места!» И частокол стрел, направленных им в лицо.
— Стоим, стоим, как скажете! — миролюбиво согласился Йорген фон Раух и добавил вполголоса: — Ох, чую, плакали наши пироги…
Впрочем, особого огорчения он не испытывал. Знал: раз не пристрелили сразу — уже хорошо, есть надежда если не отужинать, то по крайней мере сохранить жизнь.
— Кто вы такие и зачем явились в наши земли? — последовал вопрос.
Лица говорящего видно не было — оно осталось в тени. Пленники же стояли внутри ярко освещенного колдовского круга; даже непонятно, что именно испускало этот свет: земля под ногами или, может быть, воздух вокруг? В общем, сами они были видны как на ладони, вокруг себя же могли различить лишь темные очертания высоких фигур и грозно поблескивающие наконечники стрел. Очень неприятное ощущение!
— Отвечайте!
— Честь имею представиться, — церемонно начал силониец, и Йорген сразу понял: «О! Это надолго!» — Кальпурций из рода Тииллов, старший сын государственного судии благословенной Силонийской империи Вертиция Тиилла к вашим услугам. Позвольте отрекомендовать спутников моих. Фройляйн Нахтигаль, дочь Франца Нахтигаля, аптекаря, потомственная ведьма шестой ступени, выпускница Хайдельской оккультной семинарии по классу целительства и родовспоможения… — (Тут девушка сделала книксен.) — Мой друг, благородный Йорген эн Веннер эн Арра фон Раух, ланцтрегер Эрцхольм, сын ландлагенара Норвальдского, начальник столичного гарнизона гвардейской Ночной стражи Эренмаркского королевства, и младший брат его Фруте фон Раух, богентрегер Райтвис! — (Упомянутый богентрегер вежливо раскланялся тем особым придворным манером, коим Йорген так и не сумел овладеть. Поэтому он лишь кивнул, и то запоздало и небрежно.) — Легивар Черный из Реонны, бакалавр магических наук, боевой маг третьей ступени, сын… — Тут Кальпурций вспомнил, что об отце названной особы ему ровным счетом ничего неизвестно, и поспешил исправить положение: — Сын подданного Эдельмаркской короны! — (Показалось ему или в глазах мага мелькнула благодарность?) — Семиаренс Элленгааль, младший тан светлых альвов Нидерталя! — Этого Кальпурций оставил под занавес, как-то боязно было называть — вдруг сразу стрельбу начнут?
Нет, зря силониец тревожился. Едва он успел произнести последнее имя, в кольце альвов произошло некоторое движение, пять или шесть стрел, тех, что были направлены на Семиаренса, опустились наконечниками вниз. Значит, вовсе не хотели светлые убивать соплеменника… Что же тогда случилось днем, на пустоши?
…Друг Тиилл говорил, говорил, а Йорген все больше удивлялся долготерпению светлых альвов. Он сам на их месте давно стукнул бы пленника по затылку и потребовал отвечать по существу, без лишних биографических подробностей. Те же выслушали монолог силонийца до конца, и только когда он умолк,
