«А ведь надо было отжать!» — подумал он потом, увидев, что старый мастер открыл глаза и тусклым взором уставился в потолок, воскликнул:
— Дядюшка Гашпар! Это я, Петер Чизмадиа! — Все обошлось…
— Это ты, Петер? А где щенок?
— У окна лежит, похоже, по голове его стукнули.
— Их двое было… двое. Собачка жива?
При звуках этого голоса Репейка вернулся в реальный мир и заскулил.
— Ну вот, живой! Так я побегу к Лайошу и в милицию.
— Ступай, Петер, мне уже лучше, только сперва погляди, что там со щенком.
— Чего мне на него глядеть, потом посмотрю, как вернусь, — сказал Петер. — А наружную дверь я все-таки захлопну.
Когда шаги Петера стихли, старый мастер поправил на груди полотенце и повернулся к окну.
— Репейка!
— Иии-йиии, — заплакал щенок, изо всех сил стараясь встать на ноги, но безуспешно, — йии-йииии… ноги меня не держат, слабые стали ноги…
— Лежи, лежи спокойно, вот Аннуш придет…
— У меня на голове что-то… тяжелое, тяжелое…
Да, вздувшаяся на голове Репейки шишка, с кулак величиной, свидетельствовала о том, что Пали был мастер расправляться палкой. Еще бы чуточка, и голова щенка раскололась бы.
— Поправишься ты, не бойся…
Репейка дышал со свистом. Нос был в крови, ухо в крови, налитый кровью левый глаз выпучен. Но теперь он лежал на животе, опустив тяжелую голову на пол. Болезненный туман понемногу рассеивался, он уже видел ножку шкафа, и мозговые извилины словно бы улеглись по местам. Он попытался подтащиться ближе к хозяину.
— Уй-уй-уй, я хочу к тебе поближе.
— Лежи, лежи. Скоро Аннуш придет.
Репейка опустил морду на пол и сосредоточился на двери; повернуться к ней он не мог, но уже слышал то, чего не улавливало пока ухо старого мастера: торопливо приближавшиеся знакомые шаги.
Щелкнул замок.
— Отец!
— Приберись немного в комнате, дочка… а ты что собрался делать с этим молотом, Лайош?
Лайош только вращал глазами, и это было бы далеко не самое приятное зрелище для Пали и его долговязого приятеля.
— Положи свой молот, Лайош, — распорядилась Аннушка, оглянувшись на разъяренного супруга, — принеси мне лучше чистой воды и метелку.
— Да что же тут было, отец? — присела она на край постели. — Как вы, отец, родненький?… Где Репейка?… Дядя Петер сейчас приведет милицию… Сколько их было… нашли деньги-то… да как же вы не заметили… и собака тоже?
— Они пришибли ее, — коротко ответил Ихарош на град вопросов, — пришибли, может, и жива не будет.
Во дворе опять хлопнула калитка, в прихожей послышался топот ног, кто-то прислонил к стене велосипед, слышно было, как звякнул звонок, и по кухне прошелся свет электрического фонаря.
— Куда это с метелкой собрался, Лайош? — спросил кто-то на кухне.
— Аннушке нужно, там все вверх дном…
— Поставь-ка ее на место, сперва мы осмотрим все, — уже ближе раздался голос и вместе со своим обладателем вступил в комнату.
— Добрый вечер.
В двери стояли два милиционера. Первым вошел высокий сержант с чуть-чуть раскосыми глазами. Когда он снял фуражку, на лоб упала черная прядь.
— Особой беды, вижу, не случилось, — проговорил он, не двигаясь, но глаза его внимательно обегали комнату. — Сколько их было, дядя Гашпар?
— Слышал, переговаривались двое.
— Двое. Быстро давай в отделение, — не оборачиваясь, приказал сержант своему спутнику. — Надо поднять на ноги всю округу. Лайош, могу я тебя попросить… разбуди почту, чтобы дали связь…
— Ладно, — сказал Лайош, а велосипед второго милиционера тем временем уже катил по дорожке.
— Вижу, собаку по голове шарахнули… а пес хорош! — Сделав два шага к кровати, он наклонился к старику. — Как зовут-то? — спросил он негромко.
— Ты что, спятил, Йошка, или не узнаешь?
— Про щенка спрашиваю…
— А… Репейка, — невольно перешел на шепот и старый Ихарош. Милиционер подошел к собаке.
— Что, сержант, может с собаки допрос снять хотите? — съязвила Анна, обиженная, что милиционер не обратил на нее никакого внимания. — Правда, слух идет, будто ваша милость прежде пастухом были…
— Это отец. А я — только подпаском, — бросил ей милиционер мимоходом и тут же наклонился к собаке.
— Репейка, — погладил он щенка по спине, — Репейка, эх, как же тебя по голове стукнули!
Репейка собрался было заворчать, но передумал и только, помаргивая, глядел на милиционера.
«Он меня знает, — думал он. — Да, знает. Голос его мне нравится и рука тоже». — И впервые с тех пор, как Пали ударил его, повилял куцым хвостом.
— Почему ты не укусил его, Репейка, почему? Или все-таки укусил?
Анна сердито махнула рукой.
— А вот говорить он, представьте, не может. Многое умеет, а говорить — нет.
Милиционер подсунул обе руки под щенка, поднял его и поднес к лампе. Репейка скулил.
— Тряпочку какую-нибудь дайте, пожалуйста, — попросил милиционер. — Смочите ее, если можно. Спасибо… Ну-ну, я осторожно, песик, я очень осторожно… — успокоил милиционер заерзавшего щенка и отер его окровавленную морду.
— Ну-ка, зубы покажи!
Он оттянул брылья на деснах, обнажив фарфорово-белые клыки. Милиционер улыбнулся.
— Это ты да говорить не умеешь? Еще как умеешь! Чтобы такая собака да говорить не могла? Такой замечательный пуми?!
— И что же он вам рассказывает? — насмешливо спросила Анна.
— Всякую всячину…
— Ну, это еще не так много…
— Не много, но почти достаточно, — улыбнулся милиционер и вынул застрявшие на зубах собаки нитки. — Славная собачка, умная собачка, храбрая собачка, — гладил он Репейку, и Анна сердито и ревниво смотрела, как спокойно улегся щенок на коленях у сержанта.
— Одного из них собака как следует хватанула, за штаны, думаю, да и ногу скорее всего прихватила… вот нитки из штанины.
— Что же, теперь к ним только штаны приискать надобно, да еще человека в штаны эти…
Вообще-то Анна была женщина добрая и спокойная, а сейчас злилась главным образом оттого, что не знала, отчего злится. Страх уже прошел, и теперь ей нужна была сенсация. Были нужны вопросы и волнения следствия, неуклюжесть милиционера, допрос отца, чтобы и самой узнать хоть что-нибудь, так как ее пожирало любопытство. А этому сержанту только и дела, что с собачкой возиться…
— Репейка найдет этого человека, — сказал милиционер и осторожно положил щенка в угол. — Лежать! — приказал он, и Репейка согласно вильнул куцым хвостом.
— Да, с собаками вы обращаться умеете, — смягчилась Анна, видя, как мягко опустил он на пол Репейку, — но теперь можно бы и с людьми поговорить.
Наконец-то милиционер снял кожаную планшетку, висевшую через плечо. Он выложил на стол бумагу
