— Я начинаю сомневаться, что они когда-нибудь любили друг друга, — отвечает Мария. — То, что кончается, не любовь.
— Люди думают, что любят друг друга, и совершают ошибку. В этом кроется корень страданий, — с улыбкой объяснила Луиза. — Ты меняешься, а твоя половина не обязательно, кроме того, жизнь преподносит сюрпризы, не дает всего, чего хотелось бы. — Луиза знает, о чем говорит: однажды ее бросили по причине ее бесплодности. — Может случиться, что расставание неизбежно. Жиль этого не хотел, сделал все, чтобы помешать Бланш. Он еще любит ее. А дочку и того больше. Знаете, в чем он мне признался?
— Нет. В чем же?
— Это показалось мне так прекрасно, — 'зашептала Луиза, — он сказал мне тихо, вполголоса: «Я думаю, что не способен бросить женщину».
— Вы так близко знакомы?
— Да нет, но он видел, что я несчастна, и мы поболтали как-то здесь же, в баре. Это было недавно.
— А почему ты несчастна? — удивилась Ева.
— Догадайся, — отвечает Луиза.
Ей трудно подобрать слова, почти невозможно произнести вслух «Я бесплодна». Это так безобразно! А во фразе «Я не могу иметь ребенка» есть слово «ребенок», на котором она тут же спотыкалась и начинала плакать. Она никогда бы не подумала, что слова могут так застревать в горле. Их звучание ослаблялось в вещах, которые они означали и которых не хватало. Она была нема. Так лучше. Если бы она заговорила, то лишь для того, чтобы прийти в гневное состояние и раскричаться: «А ты вспомни, что я не могу родить!»
— Я не понимаю, — ответила Ева.
— А ты подумай хорошенько, — внушала ей Мелюзина.
Ева наморщила лоб. Установилась тишина.
— Почему Луиза грустит? — тихо спросила она у Марии.
— Ты же знаешь, ей не удается забеременеть, — ответила Мария. — Можно понять, почему она приходит в отчаяние.
— Но ты ведь этого не пережила и не знаешь, как этого не хватает, — удивилась Ева.
— Нетрудно представить, — отозвалась Мария. Ева прикусила язык.
— Разве я не права? — спросила Мария.
— Я не знала, что для нее это так важно, — стала оправдываться Ева.
— Вот именно: важно, и она еще не поставила на себе крест.
Еве явно не хватает сострадания.
— Я понимаю, отчего он мог сказать так, — возвращаясь к фразе Жиля, проговорила Мария. — Я не представляю себе жизни без Жана, для меня это невозможно.
— Кто так не думает? Но когда все испорчено — привыкаешь, — заметила Сара.
— Как же можно не умереть с горя? — все не верила Мария.
— А куда деваться? — спросила Сара.
— У меня такое чувство, что я могла бы захотеть расстаться, заявить, что сделаю это, а на самом деле была бы не способна даже стронуться с места. Достать чемоданы! Сложить вещи! Поделить книги! Как можно все это выдержать?
— Приходится, когда ничего лучше уже придумать нельзя.
— Это все равно что перебирать вещи умершего: ужасно, а никуда не денешься, надо, — добавила Ева.
Мария задумалась: с ее прекрасной разделенной любовью она то и дело задевала и ранила сердца менее счастливых подруг. И все же не удержалась от вопроса:
— А что делают потом, чтобы снова полюбить? Ведь слова те же и жесты те же…
— Какая ты сложная! — бросила Ева.
— Она романтик, — вступилась за Марию Мелюзина. — Я хочу понять, я сама такая же.
— Вдобавок она влюблена! — пояснила Луиза.
Бланш поднималась по ступеням, ведущим в ресторанный зал. В этот час женская компания уже переходила к десерту. При виде пирогов на их лицах появились недовольные мины: они не желали полнеть. До Бланш долетал их смех. Она безотчетно остановилась, словно желая передохнуть, прежде чем вступить в шумный тесный кружок подруг, которые, в сущности, для того и собираются вместе, чтобы поболтать, убедиться, что все на этом шарике не вечно, всем одинаково нелегко, все ждут от других преданности, любви и понимания. «Кто там сегодня?» — прикинула Бланш про себя. Она забыла, кого ей назвала Сара. Не хотелось видеться со злопыхательницами, которые расспрашивают вас о ваших невзгодах, только чтоб порадоваться им. Бланш не была уверена, что столкнется лишь с подругами (вернее, знала, что подруги там будут в меньшинстве). Она сделала над собой усилие, чтобы прийти на эту вечеринку, запрещая себе распускаться, раскисать, как запретила себе продолжать совместную жизнь с мужем, раз и навсегда приняв решение.
В полумраке над верхней ступенью появились сперва ее рыжие волосы, затем голова, грудь и все остальное. Это была женщина среднего возраста, крепкого телосложения, обладавшая статью, прекрасной грудью и ангельским лицом. Те, кто знал о ее польских корнях, называли ее «славянка». Она спешила, запыхалась и не включила свет. Денек у нее выдался хуже некуда: множество хнычущих детей, наплыв мамаш с младенцами, хотя она столько раз просила их не приходить в тот день, когда она занимается школьниками. Она даже набросилась на одну мамашу, чей сосунок напустил слюней на новое ковровое покрытие ее кабинета. Под глазами у нее набухли мешки, а цвет лица указывал на заядлую курильщицу. Она не курила, просто постоянно недосыпала. И все же не стала пренебрегать сегодняшней вечеринкой. Подумав о всяких домыслах и сплетнях за спиной, она решила прийти, пусть ей и хотелось обратного: проводить все вечера вдвоем с дочкой. Этому вечеру, кроме того, она обрадовалась задолго до того, как испытала усталость. Она и прежде не прочь была появляться иногда в клубе, но боялась столкнуться с Жилем. А сегодня его не должно быть, она это знала, он сам сказал ей, что у него свидание с женщиной.
Он ей об этом сказал, как и обо всем остальном. Красное пальто, улыбка, любовь с первого взгляда, электрические разряды, взгляды, сомнение, незадача с тем, что та женщина замужем, приглашение — принятое, — неодолимая тяга к ней, странное ощущение, что она разделяет его чувство, назначение свидания, ожидание. Все, даже имя: Полина. Зачем ему понадобилось внедрить в ее сознание имя той, другой? — расстраивалась Бланш. Она не переносила болтливых мужчин. Лучше беречь сокровенное про себя. Обычно Жиль скрывал от нее свои похождения. Потому она за него и вышла, ни о чем не догадываясь. Видно, на сей раз случилось что-то из ряда вон Полина… Как на беду, кое-что нельзя пропустить мимо ушей, так и западает в память. Что она могла ответить.
— Красивое имя.
— Думаешь, она придет? — озабоченно спросил он у жены, забыв о неуместности вопроса. Для нее эта новая стадия доверия, близости была столь неожиданна и необычна, так необъяснимо больно было видеть собственного мужа, влюбленного в другую, что она подумала: «Расстаешься дважды: первый раз — когда любовь умерла, и второй — когда чувство возрождается. И первый из двоих, кто снова влюбляется, вонзает кинжал в того, кто остался лежать. И все же это не обязательно война. Кого любишь, от того и терпишь». Ей доводилось часто удостовериваться в этой истине, наблюдая матерей с детьми. Любовь, привязанность — наши терновые венцы.
— Думаешь, она придет? — все повторял Жиль, для которого остальное перестало существовать.
