– А почему Техас?
– Когда самолеты из Москва в Грузия лэтают – на Батуми всегда воврэмя. Никогда задэржки нэ бывает. Потому Тэхас. Мандарины, хурма, солнцэ, понял?
– Джамбо, – обратился к нему Хусейн. – Костя мне не просто друг, он мне младший брат, понимаешь?
– Канэчно, – сказал Джамбул. – Зачэм объяснят? Раз тэбэ брат – значит и мнэ брат.
Он обнял меня и по кавказской традиции два раза поцеловал.
– Костя сегодня тоже улетает, и я хочу вас обоих проводить.
– Куда лэтишь, брат? – спросил Джамбул.
– На Кубу.
– Дэда! – присвистнул он. – Тогда за Фидэля выпьем, – налил он вина. – Дай бог дорогому Фидэлю, чтобы был здоров, как мой дэд, который дэвяносто во-сэм лэт живет, вино пьет и дэвушкам улыбается!
– Фидель до ста сорока жить собрался, – заметил Хусейн. – Вчера прочитал.
– Пачэму нет! – воскликнул Джамбул. – Если Бог захочет, и до сто сорок доживет. А сациви ест будэт – все сто пятдэсят сможет1… – засмеялся он, накладывая себе сациви, – дэвушек любить! Бери-брат, – кивнул он мне. – Здэсь такой сациви готовят, что моя мама так нэ умеет.
Сациви действительно был хорош. Я вспомнил, как готовила его моя жена, когда мы еще жили вместе. Зачем я все бросил…
– Хотэл и бросил, – сказал Джамбул. – Значит, нэ тот дом, нэ та жена. Зачем Толстой из дома ушел и на станции умэр?
– Мысли читаешь?
– Пачему читаю? Ты толко что сам сказал «зачем я все бросил».
– Правда?
– Канэчно.
– Тогда давай выпьем. Знаешь за что? За мой бывший дом, за мою бывшую жену. Она ведь меня все равно любит. Давай за любовь!
– За любов!
Мукузани – роскошное вино. И вообще жизнь быстро наладилась. Я же говорил, что к мыслям стоит прислушиваться.
– Зачем Толстой ушел, не знаю, – сказал я. – Объяснить смогу, наверное, но в душу ему уже не заглянешь, правда?
– А я знаю, – сказал Джамбул. – Он бэлый был, но сколко ни ждал, никто за ним нэ пришел. Потому сам рэшил идти.
– Тогда белых еще не было, Джамбо, – усмехнулся Хусейн. – Толстой в девятьсот десятом умер.
– Я про душа говорю, брат. Есть душа черный, а есть бэлый. У Толстого душа был бэлый. И у тебя бэлый, – сказал он мне. – Ты семью оставил, а жену свой все равно любиш. Значит, бэлый.
– А у рыжих? – подмигнул Хусейн.
– А у рыжих душа самый красивый, – рассмеялся Джамбул. – Такой рыжий-рыжий!
– Тогда за рыжих! – поднял бокал Хусейн.
«Сталин тоже рыжим был», – подумал я.
– Сталин был черный, как кошачье дэрмо! – возмутился Джамбул. – Он рыжим толко прикидывался. Специально молодой на солнцэ загорал, чтобы кожа рябой стал и волос рыжий. Вождь должэн выдэлятся. А кто еще заметнее рыжих?
– Нет, Джамбул, – поразился я, – ты точно мысли читаешь!
– Ничего я нэ читаю, брат. Просто ты нэрвничаэшь и вслух говоришь. Тебэ выпит надо, правильно говорю, Хусейн?
Хусейн кивнул и налил мне еще вина.
– Вот тэпер, Костя, вино пей и слушай. Толко хорошо вино пей, потому что вы, русские, пит нэ умеете.
– Уверен?
– Увэрэн. Пит надо как? Красиво! А вы пьете что? Стакан налил, «поехали» – и под стол. Вот Гагарин – мужчина был, он «поехали» как сказал?
– Красиво.
– Хочаг[13], Костя! Он «поехали» красиво сказал! И ты тоже красиво пей. Мужчина все красиво дэлат должен, а пит – особенно!
Джамбул налил вина, поднял бокал и посмотрел на свет:
– Вот люди думают, что Бога на зэмле нельзя встрэтить, да? А мой дэд говорит, у кого душа бэлый, тот хот раз, но Бога встрэчает. Выпьем за то, брат, чтобы и ты Его встретил!
– Когда Джамбул говорит, – сказал Хусейн, – я наслаждаюсь. За тебя, Джамбо!
