жизнь, и если уж повезет неописуемо, то жизнь под голубым небом, на берегу теплого моря, с пальмовой рощицей в отдалении…»
— И который там теперь час? — спросил я.
Антония снова насмешливо фыркнула и сказала. Запомнить это было свыше моих слабых эхайнских сил.
— Уже поздно, — промолвила она. — А у меня режим.
— Это из-за режима ты так закуклилась?
Я думал, она зашипит и выцарапает мне глаза. Но все обошлось очередным экскурсом в астрономию.
— В нашем мире два солнца, — пояснила она тоном черепахи Тортилы. — И оба очень слабенькие.
— А птиц у вас не было вовсе, — хмыкнул я.
— Растения были. Правда, не такие огромные, как здесь. Птиц не было, ты прав. Всегда нужно было беречь голову от того, что над ней пролетало.
— Птички тоже иногда могут кое-что обронить сверху.
— Как это?!
— Ладно, это я так шучу… Какой же умник запихал тебя из вашей тундры прямиком в Алегрию?!
— Я здесь ненадолго, успокойся, — проскрипела она. — Всего лишь промежуточный этап акклиматизации. Медики думают, что Алегрия с ее климатом поможет мне подготовиться к переезду на детский остров Эскоба де Пальмера.
— А что там, по-другому учат, не как у нас?
— Это остров для математических гениев.
— А ты что — гений?
— Угу, — сказала она просто.
Вот все и стало на свои места.
Еще бы Мария Санчес не робела перед этой страшилкой!
— Но тогда ты, наверное, можешь вовсе не ходить на уроки, — предположил я.
— Глупый эхайн, — проворчала Антония. — Я только математический гений. В истории, биологии, искусствах я такая же балда, как и ты. Не говоря уже о спортивных занятиях, где мне смешно даже надеяться превзойти тебя!
— Ты все вчера видела? — сконфуженно уточнил я.
— И ничего не поняла. Кроме того, что ваша игра основана на какой-то примитивной комбинаторике, и что вы проиграли.
— Разве на вашей пла… в вашем мире не играют в фенестру?
— Нам некогда было заниматься подобными глупостями, — сухо произнесла Антония. — Нам приходилось выживать.
— Ты расскажешь мне о своем мире?
— А ты объяснишь правила этой варварской игры?
Но мы уже пришли к ее домику.
— Завтра мы пойдем рисовать прибой, — зачем-то сказал я.
— А я знаю, — кивнула она. И еще раз коснулась моей руки своими змейками.
Солнце уже улеглось за горы, с моря тянуло прохладой, и только небо еще не остыло окончательно.
— Сумерки, — сказала Антония зловещим шепотом. — Любимая пора вампиров.
— Ты что — вампир?
— Разве не похоже?
Она стянула с головы панаму и убрала окуляры в карман балахона…
— Нисколько, — сказал я и неожиданно для самого себя брякнул: — Ты красивая.
— Глупости, — проскрипела она и скрылась за дверью.
5. Только со мной
Никакой красавицей Антония Стокке-Линдфорс, разумеется, не была. По нашим, знойным понятиям… Слишком бледная, слишком худая и слишком маленькая. Так, наверное, могли бы выглядеть узники детских концлагерей. Или детишки графа Дракулы. На узком, обтянутом полупрозрачной кожей лице теснились огромные серые глаза, тонкий длинный нос и тусклые губы от уха до уха. Пепельные волосы чересчур коротко острижены. Мраморно-белые руки оплетены голубоватой сеткой вен. Коленки торчали. В общем, завидя Антонию, хотелось заплакать от сострадания, сгрести ее в охапку и тащить вначале в столовую, а оттуда — в медпункт. Или наоборот.
Но я, кажется, на нее запал.
Во-первых, она была очень умной. Быть может, умнее многих наших учителей, хотя саму эту мысль следовало гнать, как неподобающую. Так или иначе, Мария Санчес разрешила ей не посещать математику, но Антония все равно приходила, чем причиняла нашей очаровательнице изрядные неудобства. По крайней мере, вначале… Она сидела одна, за самым дальним столом, в тени самой раскидистой пальмы, точно так же тянула руку и энергично участвовала в обсуждениях.
Но только на математике. На всех прочих занятиях она была безучастна и тиха, как летучая мышь зимней порой. Нужно было специально обратиться к ней, чтобы хоть как-то вывести из спячки. При всем этом она знала все даты, все имена и все события.
Кроме тех случаев, когда не знала самых простых вещей.
Например, она не подозревала, что Европа и Азия расположены на одном материке, а Сибирь — отнюдь не часть света, равно как и Скандинавия. Она путала Арктику и Антарктику, и для нее стало открытием, что белые медведи живут и там и тут (хотя во втором случае речь шла, конечно, о национальном парке Земля Александра), а пингвины пасутся только на антарктическом побережье. И еще какое-то время ей пришлось объяснять, кто такие пингвины… Известие, что гориллы вовсе не вымерли, привело ее в восторг — если так можно назвать гримасу удовлетворения на ее изможденной мордашке. В то же время, гигантский морской змей Яванского желоба и неодинозавры бассейна Конго были восприняты ею как нечто само собой разумеющееся, а «снежные люди», по ее мнению, жили на Чукотке и катались на оленях между ярангами и чумами. Учитель географии Фернандо Аларкон готов был плакать от ее невежества.
Учитель новейшей истории Энрике де Райя тоже едва не прослезился — но уже от умиления ее абсолютной осведомленностью о событиях и социальных процессах в Галактическом Братстве.
Антония знала названия всех планет Федерации — при этом она упорно именовала их «мирами», как самый завзятый звездоход. Она могла наизусть отбарабанить список всех федеральных метрополий, а потом непринужденно перейти к перечислению гуманоидных цивилизаций Братства, по алфавиту, по численности населения или по социометрическому индексу. И о каждой культуре у нее находилась пара слов.
Абхуги и квэрраги прославились тем, что развязали и по сю пору не закончили войну за монопольное обладание собственной планетой Уанкаэ — самый продолжительный в истории Галактики межэтнический конфликт. Чего добились: за тысячи лет беспрерывной бойни превратили прекрасный цветущий мир в серую тлеющую помойку. Никто за пределами Уанкаэ под страхом пытки не сможет отличить типичного абхуга от типичного квэррага. Между ними нет разницы — ни внешней, ни анатомической. Ни по цвету кожи, ни по разрезу глаз, ни на генетическом уровне. Совсем никакой! Сами же они находят различие мгновенно и безошибочно, после чего вскипают, как чайник на костре, брызжут слюной и хватаются за оружие. Нелепое в своей жестокости, бескомпромиссное противостояние двух ветвей одной расы. Какие-то дикие милитаристские культы… наука, целиком занятая изобретением особенно мерзких средств массового поражения… жуткие генетические патологии в результате постоянного применения официально запрещенных «этнических бомб»… навешенный сторонними исследователями глумливый ярлык
