«суицидальная цивилизация»… Все, что я слышал об эхайнах, с их дурной славой, не идет ни в какое сравнение с этим застарелым вселенским гнойником, который долго и безуспешно пытается излечить Галактическое Братство. Даже Федерация, кажется, без большой рекламы и с нулевым успехом посылала туда свои силы разъединения…
Ауруоцары вообще никогда в своей истории между собой не воевали, потому что это невыносимо отвратительно их религиозному мировосприятию. Религий там несколько, и все они в незапамятные времена как-то одновременно, будто по уговору, провозгласили жизнь даром Создателей (которых семеро, но не по числу смертных грехов, а по числу житейских радостей!), а следовательно — высшей и неотчуждаемой ценностью. Убить себя означает грубо отвернуть божественный дар. Убить другого — посягнуть на принадлежащее Создателям. Тоже не подарок… позор и неискупаемый грех. Как хотите, а мне такие религии нравятся. Тому же человечеству, помнится, постоянно талдычили «не убий», но всегда ловко находился способ обойти горний запрет. Не говоря уже об абхугах с квэррагами, которые режутся в полном согласии с собственной совестью!
Виавы почти неотличимы от нас. Галактические искатели приключений, экстремалы и весельчаки, любители совать нос во все дыры, неутомимые борцы с энтропией и гомеостазом. Известны также горячей симпатией к человечеству. Вспомним хотя бы их активное участие в судьбе Роберта Локкена.
Тахамауки больше похожи на ходячих истуканов острова Пасхи и, по одной из гипотез, лично вдохновляли тамошних древних скульпторов. Ну, то, что они бывали на Земле в доисторические времена, общеизвестно… Когда-то безраздельные властелины Млечного Пути, сейчас они необратимо выдохлись, растеряли и распустили все прежние колонии, делами Галактического Братства интересуются лишь в той мере, какая затрагивает их внутренние дела. Хотя с удовольствием — по старой, видно, памяти! — берутся за распутывание каких-нибудь гордиевых узлов масштабом не менее звездного скопления; но всегда существует и даже учитывается риск, что в самый неожиданный момент под каким-то благовидным предлогом они возьмут и удерут, бросив все как есть. Тахамауки встревали в ситуацию на Уанкаэ, своим безмерным авторитетом легко усадив враждующие стороны за стол переговоров. Но вскоре узнали о массовых нарушениях перемирия; поразились самому факту вероломства, каковое для них вот уже пару тысячелетий так же немыслимо, как, допустим, каннибализм; сильно огорчились и ретировались с поля боя навсегда. Из искусства более всего ценят музыку, для человеческого уха совершенно неудобоваримую — бесконечные комбинации индустриальных шумов и звуков природы. Будучи отягощены строгими этическими нормами, какими-то застарелыми комплексами и древними лакунами в отношениях с Братством, где их многое раздражает, ведут себя как занудные старики, и выглядят соответственно.
Згунна, доугены и гледрофидды — те же тахамауки, вид сбоку. Когда-то были одной с ними расой, а теперь избегают даже упоминания о кровном родстве. Потому, наверное, более пассионарны и менее занудны, музыка у них почти мелодична, чувство юмора, по отзывам, не атрофировалось, и даже внешность не такая отталкивающая.
Игатру ни на кого, кроме самих себя, не похожи. С человечеством не контактируют вовсе — не потому, что не хотят, а просто они нас совсем не понимают, а мы их. То есть ничего между нами общего! Такая вот беда… Что не мешает им быть таксономически полноценными гуманоидами.
Иовуаарпы скрытны и осторожны. При всяком удобном случае напускают тумана и уходят от прямого ответа. С чего бы?.. Ненавязчиво, но упорно развивают экономическую экспансию в пределах Федерации, для чего много и наивно шпионят. Антония утверждает, что в Глобале можно найти регистр постоянно действующих нелегалов-иовуаарпов, с портретами, адресами и личными кодами. Есть еще аафемты — тупиковая ветвь той же расы, яркий образчик параноидальной цивилизации, которой практически все по фигу.
Лутхеоны бездарно провалили экзамен на социальный гуманизм, затормозив в своем развитии на расстоянии протянутой руки от полноправного членства в Галактическом Братстве, для того только, чтобы откатиться в огонь и чад самого мрачного тоталитаризма. Земные ксенологи, работавшие в этом мире, не могут говорить о них без сожаления и разочарования.
Лферры, они же «орки», одержимы идеей межрасовой конвергенции, что не раз и не два ввергало их в рискованные авантюры на грани фола. Об этих искусниках я знал кое-что, чего не могла знать даже Антония!
Охазгеоны — роскошные феодалы и отвязные степняки в одном сосуде, любимчики наших ксенологов. Самые хлебосольные самодержцы, самые буйные гуляки, самые ревнивые женщины, самые чистые сердца. Тот же дядя Костя мог говорить о них часами, и всякий раз в его байках присутствовала какая-то изощренная дворцовая интрига, терпевшая сокрушительное фиаско по причине тотального раздолбайст-ва, затем следовало грозное противостояние двух до зубов вооруженных армад и непременный поединок тамошних Пересвета и Челубея, а все венчала грандиозная попойка, где заклятые враги прощали все кровные обиды оптом, братались стенка на стенку и в знак вечной любви менялись халатами, женами и царствами.
Тшарилхи, «журавлиные наездники», хранители загадочных, почти мистических искусств, летающие по воздуху силой воли и разговаривающие со своими давно умершими предками. Непривычное социальное устройство «утерократия», обусловленное трисексуальностью, когда главенствует не тот, кто производит семя или порождает яйцеклетку, а тот, кто вынашивает плод. По-моему, одно звено лишнее, но кто я такой, чтобы судить их?
Рарвишпы, ренфанны, туссе и прочие затворники, о которых известно только то, что они пожелали сообщить ин-форматориям Галактического Братства — то есть, почти ничего.
Всякие там квазигуманоиды, семигуманоиды и ортогуманоиды, имя которым — легион.
А также юфманги и, разумеется, эхайны.
Когда я спросил, откуда Антония все это знает и зачем, последовал туманный ответ: в приложениях к «Галактическому вестнику» не было ничего другого…
Она была посвящена в мою тайну. Ей стоило громадных трудов не проболтаться. При всех своих достоинствах она оставалась обыкновенной девчонкой… почти обыкновенной. Ей, наверное, тоже хотелось сплетничать. К чему хранить чужой секрет, если нельзя разделить его с ближним?! Взгляд ее нерадостных серых глаз был выразительней всяких слов: «Видишь, на какие муки приходится идти ради дружбы?!»
Я и вправду был единственным человеком, с которым она сблизилась. Вернее, которого она впустила в свое личное пространство. А поскольку человеком в точном смысле этого слова я не был, можно было сказать, что в ее друзьях никто из людей не числился вообще.
Разумеется, сокурсники-испанцы, с их традиционными наклонностями к супплетивизму, тотчас же стали звать ее Тита. Антонии потребовалось некоторое усилие, чтобы привыкнуть к новому имени. Всякий раз, когда она слышала это обращение, ее личико делалось немного потерянным.
Она могла говорить с тем же Чучо о метаморфных топограммах. Могла снисходительно выслушать трескотню Барракуды, которой все равно было к кому адресоваться, лишь бы этот «кто-то» был девчонкой. Могла со внезапным темпераментом ввязаться в диспут — особенно если была сведуща в предмете.
Но только со мной она просто бродила по аллеям, просто сидела на вечернем пляже и просто делилась воспоминаниями о былой жизни. Она все еще вела сумеречный образ жизни и носила не снимая чудовищную свою белую панаму, бесформенный белый балахон поверх белых же майки и шорт, хотя сеньор Эрнандес уже позволил ей купаться и появляться на открытом солнце, соблюдая разумную дозировку. Единственным, с чем она отважилась расстаться, были темные очки. То ли мовид стал не нужен, то ли глаза привыкли. Как я уже упоминал, глаза у нее были огромные, как у феи, серые и усталые. Словно она прожила на белом свете не пятнадцать, а все сто пятнадцать лет.
6. Идем в океанариум
В субботу, как и обещал Чучо, занятий не было, потому что мы всем курсом отправились в Валенсию, в океанариум. Из взрослых нас сопровождал только учитель биологии Себастьян Васкес, молодой, изящный, как тореро, смешливый и ироничный, как все учителя — иных к нам, малолетним ядозубам, и подпускать было нельзя. Лоснящиеся черные волосы его были перехвачены пестрой пиратской лентой, тонкие усики
