желания и позывы. Например, позвонить маме. (Что я немедленно и сделал. Мама выглядела обычно: напускала строгости во взгляде и голосе, но между напутствиями и выговорами однако же затащила в кадр шедшую мимо по своим делам Читралекху и заставила ее передать мне поклон. Зловредная кошара по своему обыкновению таращилась куда-то мимо, словно бы даже обтекая мамин видеал своим равнодушным взглядом. Но тут же пришел Фенрис, сам влез носом в экран, наставив там мокрых блямб, и не заставил упрашивать себя приветственно гавкнуть…) Например, послушать какую-нибудь пустяковую музыку. (Всегдашний Эйслинг был слишком тяжел для морской биологии, отчего и был заменен на «Черных Клоунов Вальхаллы».) Встать под душ. (Искушение было преодолено.) Поспать. (Аналогично.) Перекусить. (Полтора банана, загодя приготовленные на столе.) Погулять с Антонией. (Увы, увы…) Когда я, вздыхая от жалости к самому себе, вновь взялся за перо, Антония позвонила сама. У нее, умницы-разумницы, работа не клеилась вовсе, и было исписано от силы два листа. Я не поверил. Она показала. Это было ужасно. Двух листов там еще не было. А всего ужаснее был почерк. Однажды я видел, как рисовал орангутан Ханту из национального парка Сургабиру, что под Пематанграманом. У орангутана получалось лучше. Создавалось впечатление, что Антонию никто и никогда не учил каллиграфии. Я совсем было уже собрался задать ей этот язвительный вопрос, как вдруг сообразил: так оно и было. Вполне могло статься, что она пишет руками от силы года полтора-два… Антония добросовестно изложила свои впечатления от первых двадцати минут пребывания в Океанариуме, хотя и перепутала помаканта с целакантом (как такое возможно?!), а черного спиннорога назвала червонным единорогом. Остального она не видела по всем нам понятным причинам. «Так», — сказал я и кинулся помогать. Было бы намного проще, если бы она просто взяла и пришла ко мне. Но мы оба понимали, что на этом процесс рефератотворчества и оборвался бы окончательно. «А что если…» — для порядка заикнулся было я. «Нет-нет-нет!» — замахала руками и головой Антония, и тема была закрыта. Итак, я назвал ей навскидку три очень красивых и понятных энциклопедии по ихтиофауне Медитеррании. Я дал ей список тех видов, которые в этих источниках указаны, но в натуральном облике никогда свое присутствие в наших водах не обозначали. (Туда угодили и так ожидаемые Чучо акулы- тинтореры.) Я назвал ей также несколько рыб, которые здесь периодически появляются, хотя к средиземноморским автохтонам не относятся. Я послал ей графию тюленя-монаха, которого повстречал на диком пляже южного берега Исла Инфантиль дель Эсте в прошлом году. Словом, я сделал для нее все, что было в человеческих и эхайнских силах. «Я сойду с ума», — мрачно пообещала Антония. «Позвони, когда начнется», — фыркнул я, и мы распростились.
И тут я понял, что, наверное, не все еще сделал для нее.
Мне пришлось перерыть все старые записи и поминальники, привезенные из дома, прежде чем я нашел почти двухлетней давности визитку. «Что-то в этом мире покажется странным — звони, — вспомнил я. — Запутаешься в самом себе — звони. Зачешется левая пятка и захочет позвонить — звони обязательно». Странным мне за последнее время ничего не казалось. Вернее, казалось, и очень многое… то Мурена вдруг заденет меня литым бедром или не втискивающейся уже ни в одну блузку грудью, то Чучо ни с того ни с сего схватит висящую в моей комнате на стене лютню (точная, кстати, имитация инструмента с известной картины Паррасио «Венера, играющая на лютне, и Купидон», не баран чихнул!) и запоет гнусным голосом что-то амурное… какую-нибудь «лакримозу»… но все эти странности я уж и сам как-нибудь мог объяснить. Для того, чтобы распутывать самого себя, у меня был я сам, а на крайний случай — учитель Кальдерон. А вот левая пятка чесалась давно и сильно.
Сделав звонок, по-мужскому краткий и деловой, я незамедлительно почувствовал, что все же запутался сам в себе. Тормоз — он потому и тормоз, что тормозит. До жирафа потому и доходит на третьи сутки… С одной стороны, я желал помочь Антонии. С другой, она меня об этом не просила и всячески подчеркивала, что в данном вопросе ни в чьей помощи не нуждается. С третьей, я хотел бы для себя убедиться, что история колонии крофтов на Мтавинамуарви — не плод ее буйной фантазии. Хотя сама она не уставала твердить, что вообще лишена воображения, во что не верилось и каковое утверждение с легкостью списывалось на счет ее женского кокетства. Хотя учитель Кальдерон советовал доверять ее рассказам… но тут же обмолвился, что делать это надлежит с большой осмотрительностью. С четвертой, я не хотел бы, чтобы этой историей вдруг занялся кто-то вроде Людвика Забродского. С пятой…
Увы, была еще и пятая сторона, и шестая, а за всеми ними маячила целая манипула пронумерованных по ранжиру сторон.
Меня охватила легкая паника. Рука сама потянулась к пульту видеада, чтобы разбудить учителя Кальдерона.
Но я не стал этого делать. И вот почему.
Мне было почти семнадцать лет, ростом я был выше всех на Исла Инфантиль и, подозреваю, на всем Пиренейском полуострове, через пару лет мне полагалось считать себя взрослым и распоряжаться личным правом устраивать свою судьбу. Давно уже подобало мне употреблять для оценки поступков и деяний собственную голову, которая для того, собственно, и была приделана сверху, а не снизу или, скажем, сбоку.
Я выключил обрыдших «Клоунов», вернул на место Эйслинга с его «Ремедитациями» и занялся морским биоценозом Средиземного моря.
11. Те же и Консул
Обычно я сплю чрезвычайно чутко. Должно быть, Читралекха научила… Приоткрою один глаз, гляну в окно, что там, день или ночь, — и дальше спать… Но сегодня мне показалось, что комната стала намного теснее, чем всегда. И я проснулся в тревоге.
И верно, в комнате было ни стать ни сесть. Потому что в кресле у окна дремал дядя Костя.
Зеленовато-бурое лицо Консула выглядело необычайно умиротворенным. На нем была все та же черная куртка, все та же футболка болотного цвета, и даже затертые джинсы были, кажется, те же самые, что и два года назад. Консул был не из тех людей, что изменяли своим привычкам. Да и сам он не менялся. Мама в редкую минуту откровенности поведала, что при всякой их встрече Консул оказывался в два раза значительнее прежнего. Но, по ее же словам, виделись они в среднем раз в десять лет…
Я встал, стараясь не производить шума, и мне, по скромному моему разумению, это удалось. Но когда, натянувши штаны, я обернулся, то обнаружил дядю Костю вполне бодрствующим.
— Привет, инфант, — гаркнул он, воздвигаясь посреди моей кельи, словно монумент. — Как изволишь видеть, «я на зов явился».[17]
— Это правда? — с места в карьер спросил я.
— Что я стою перед тобой во плоти?!
— Нет… та история.
— Неужели ты не поверил? — хмыкнул он. — Как ты мог усомниться в словах юной девы?! Воистину, падение нравов среди молодежи достигло своего предела…
Я снова не знал, шутит он или говорит серьезно.
— Приводи себя в порядок, — между тем распорядился Консул. — И пойдем где-нибудь перекусим. У меня с годами образовалась скверная привычка — завтракать по утрам.
Пока я умывался и прихорашивался, он слонялся по комнате, заложив руки за спину, выглядывал в окно, один раз воспользовался моим видеалом и с кем-то очень коротко переговорил, с удовлетворенным урчанием рассматривал мои призы и кубки за какие-то победы в фенестре и приглядывался к беспорядочно развешанным картинам и графиям.
— Гм… Антония Стокке-Линдфорс… — пробормотал он, когда я уже заправлял постель. Я навострил уши. — Не думал, что вы окажетесь на одном и том же острове. Все же, там, — он ткнул пальцем в потолок, — не перевелись еще любители странных розыгрышей.
— Ты о ком? — спросил я с недоумением. — О Европейском совете учителей? Или об этих, как их… о тектонах?
— Поднимай выше, — усмехнулся он. — Я не религиозен, но иной раз не прочь свалить на кого-то ответственность за происходящие в мире безобразия.
— На бога, что ли?
