По сравнению с этим великолепием мое прошлое было серо и расплывчато — история, однажды рассказанная матерью, и потом ею же объявленная неправдой. У меня не было ониксов и аквамаринов, увековечивших жизни предков. У меня были только их глаза, их руки, форма носа, ностальгия по снегопадам и вырезанным на дереве письменам.
Закрыв глаза, Клер положила в одну глубокую впадину поверх века золотое колье, в другую нефритовые бусы.
— Раньше так хоронили, — сказала она, осторожно, чтобы ничего не соскользнуло. — С полным ртом самоцветов и с золотыми монетами поверх глаз. Плата паромщику.
Круглые кораллы обвились вокруг пупка, двойная нитка жемчуга легла меж ее грудей. Спустя минуту Клер подняла жемчужное ожерелье, открыла рот, и оно струйкой стекло туда, накрыв губы блестящими муравьиными яичками. Мать подарила ей это ожерелье на свадьбу, хотя ей не нравилось, что Клер вышла замуж за еврея. Клер рассказала мне об этом очень осторожно, думая, что я буду шокирована, но я успела пожить с Марвел Терлок, с Амелией Рамос. Расовые предрассудки уже не поражали меня, было только интересно, почему мать подарила ей жемчуг.
Клер замерла, притворяясь мертвой — покрытое испариной тело в розовом шелковом белье, усыпанное драгоценностями. Мне не очень-то нравилась эта новая игра. Сквозь небольшую полоску стекла под закрытыми жалюзи виднелся сад, одичавший этой весной. Клер больше не ухаживала за ним, ничего не полола и не подрезала, мелькая островерхой китайской шляпой. Даже цветы не подвязывала, стебли склонялись под тяжестью бутонов, оставшиеся с прошлого года гладиолусы завалились набок. Мексиканские примулы заполонили некошеный газон.
Рон опять ездил в командировки, сейчас он был в Андалусии, снимал сюжет о цыганах. Неустанно прочесывал мир в поисках странного и загадочного, страну за страной, милю за милей. Но чтобы увидеть нечто таинственное и зловещее, ему достаточно было бы сейчас войти в собственную спальню и посмотреть на жену, лежащую навзничь в трусиках и бюстгальтере, украшенную нефритом и жемчугом, представляющую собственную смерть. Или ящичек вуду под кроватью, с потерянными ножницами и электронной ручкой, нашпигованный магнитами и склеенными полароидными фотографиями, — всеми этими заклинаниями на возвращение домой.
Вдруг Клер подавилась жемчугом. Поднялась и закашлялась, драгоценности посыпались с нее на постель. Нитка жемчуга выскользнула изо рта, Клер поймала ее ладонью. На бледном лице выделялись неестественно красные губы, темные круги под глазами. Она кашляла и кашляла над горстью мокрых перламутровых муравьиных яичек, сидя спиной ко мне на краю кровати, и ее позвоночник тоже напоминал нитку бус.
Клер протянула ко мне руку — грязные короткие ногти, нежные кончики пальцев, как у ребенка. Массивные кольца на этой руке казались слишком крупными, ненастоящими, как детские перстни. Я протянула ладонь, и Клер приложила ее к влажной от пота щеке. Лицо у нее горело.
— Рон скоро приедет, — уверяла я, положив голову ей на плечо, касаясь горячей спины. Она кивнула в ответ — тяжелая голова качнулась, как неподвязанный тюльпан, резче выступили узелки позвоночника.
— Только апрель, а уже так жарко. Что же я буду делать летом?
Одна кожа и нервы, ни веса, ни внутренностей. Кожаный воздушный змей, растянутый сухим горячим ветром.
— Будем ходить на пляж, — предложила я.
— Это не то. — Она дернула головой, резко, словно на нее села муха.
В бедро уперлось что-то острое — я сидела на каком-то камне. Высвободив руку, я достала аквамарин, большой, как миндальный орех в скорлупе. Аквамарины растут вместе с изумрудами, объяснила мне Клер, но изумруды хрупкие и всегда распадаются на мелкие части. Аквамарины крепче, они часто вырастают в большие кристаллы, и поэтому стоят не так дорого. Крупный, нераздробленный изумруд — вот по- настоящему ценный камень.
Я протянула Клер аквамарин — синий лед, цвета глаз моей матери. На ее указательном пальце камень болтался, как железное кольцо на дверной ручке.
— Это мамино. Отец подарил ей его на память о кругосветном путешествии. — Кольцо соскользнуло на покрывало. — Ей оно тоже было велико.
С улицы доносился свист попугая миссис Кромак — три с половиной восходящие ноты. Проехал фургон с мороженым, грохоча «А поезд свистит». Клер легла, положив руку под голову, чтобы лучше меня видеть. Даже сейчас она была очень красива — распущенные темные волосы, влажные у лба, блестящие выгнутые брови, маленькие груди под розовым шелком.
— Если бы ты захотела расстаться с жизнью, как бы ты это сделала?
Перевернувшись на живот, я продолжала перебирать драгоценности. Вот золотой браслет. Слишком мал для моего запястья. Сколько раз я думала о самоубийстве, перебирала в пальцах разные способы, как нефритовые бусины.
— Я бы не стала этого делать.
Она приложила к плоскому животу индийское серебряное колье. Металл струился в тоненьких, как волоски, трубочках, словно ртуть.
— Ну, допустим, что ты очень захотела бы.
— Моя религия это запрещает.
Капля пота прочертила дорожку между моих грудей, стекла в пупок.
— Какая религия?
— Религия выживания.
Клер не должна допускать таких мыслей. Я не буду играть в эту игру. Это против всех правил.
— Представь, что тебе это было бы нужно. Скажем, если бы ты была очень старой, и у тебя был бы неизлечимый рак.
— Я бы приняла демерол и переждала бы. — Нельзя было говорить с Клер о самоубийстве. Это было слишком похоже на фразу из стихотворения матери о череде злых поступков. Никогда я не назову Клер самый верный способ, способ мальчика, больного раком костей. Вводишь кубик воздуха в вену, и он плывет там, светлый, как жемчужина. Двоюродная бабушка Присцилла наверняка не раз применяла его в полевом госпитале, когда кончался морфий. Или доза цианида на корень языка, как дают таблетки собакам. Действует очень быстро. Когда планируешь самоубийство, медленные способы не годятся — кто-нибудь может прийти, вызвать врачей.
— Знаешь, как бы я это сделала? — Сцепив руки поверх коленей, Клер немного покачалась, согнув спину. Как упорно она тянула меня на эту дорогу. Но я туда не хотела.
— Пойдемте на пляж, а? От этой жары можно с ума сойти.
Она меня даже не слышала. В глазах появилось мечтательное выражение, как у влюбленной девочки.
— Я бы отравилась газом. Это хороший способ. Говорят, все равно что лечь и заснуть.
Как человек, который замерзает в сугробе. Он долго шел, он устал, хочется просто лечь на минутку, немного отдохнуть. Не так уж и холодно. Так хочется спать, так хочется перестать бороться с метелью, с обволакивающей ночью, лечь в эту пушистую белизну и поспать. Я ее понимала. Мне снилось иногда, что я плыву с аквалангом вдоль отвесной коралловой стены, азот постепенно накапливается в крови, наступает эйфория, и единственный путь — туда, в темноту и забвение.
Надо ее разбудить. Похлопать по щекам, поднять на ноги, напоить черным кофе. Я рассказала Клер о японском матросе, который плавал на шлюпке четыре дня и повесился.
— Его нашли через двадцать минут. Тело было еще теплым.
Раздалось жужжание газонокосилки. В воздухе разливался сладкий запах жасмина. Клер вздохнула, выпятив острые, как лезвия газонокосилки, ребра.
— Сколько может человек носиться по морю, глядя на пустой горизонт? Сколько ты проплаваешь, прежде чем решишь, что все кончено?
Что я могла ей ответить? Я плавала так годами. Клер стала моей спасательной яхтой, приплывшей из глубин черепахой. Я положила голову ей на плечо. От нее пахло потом и «Л'эр дю тан», но теперь этот запах стал душным и неприятным, словно ее тоска испортила духи.
