— Когда?
— Сейчас.
Он начал одеваться. Облачился в черную шерстяную власяницу, в которой явился в стан. Проговорил:
— Вот тебе корона, вот тебе и дворец.
Касым, не знавший их бесед с Тимуром, не понял, о чем это. Но он давно привык к загадочности дервишских речей и к тому, что рано или поздно они объяснялись. Спросил только, что собирать в дорогу. Бедреддин выставил вперед ладони, словно отталкивался от скверны: ничего.
В чем были вышли в ночь. Месяц нырял меж быстро бегущих туч. Пахло сырой землей, бараньим жиром, гарью костров, разложенных вокруг становища. Порывистый ветер играл полами одежды. Завернувшись поплотней, Бедреддин пошел на ближайший костер.
Воины разлеглись на земле, при звуке шагов приподнялись, насторожились. Но, увидев черные дервишеские плащи, успокоились. То ли узнали Бедреддина, то ли привыкли, что дервиши бродят по ночам.
Когда они подошли, молодой круглолицый ратник, подбрасывавший в огонь кривые пахучие ветки арчи, поднялся со своего места.
— Садитесь, погрейтесь, святые отцы!
Бедреддин отрицательно помотал головой. Раздался жуткий вой, будто чью-то грешную душу пытали в аду. Ему ответил такой же, только басовитый. Воин усмехнулся:
— Шакалья свадьба!
Бедреддин не спеша двинулся прочь. Послышался конский топот. Хрипловатый голос сказал из темноты:
— Хватит, Джахид, сидеть у огня. Твоя очередь заступать в дозор.
Значит, скоро полночь: конные дозоры высылались из стана в начале второй стражи.
У оставленного за спиной костра тот же хриплый голос спросил:
— Кто тут был?
— Дервиши.
— Чего бродят? Чего нм не лежится?
— Маются душой, как я понимаю. Дело их такое…
Дозор ускакал в ночь. Когда топот копыт затих, Бедреддин остановился в самом темном месте меж костров. Дождался, покуда луна зайдет за большую тучу, и быстрым шагом пошел прочь от стана. Касым следовал за ним тенью.
Никто их не окликнул, никто не остановил. Отойдя выстрелов на пять, сели, прислушались. Все было тихо. Касым, поглядев на звезды, уверенно повел в направлении гор. Знать, примеривался заранее к роли проводника.
Шли ночь напролет. Лишь когда стало светать, разыскали пещеру. И тут же уснули. У Касыма были с собой лепешки, кусок козьего сыра, но от усталости не успели и подумать о еде.
Опасаясь погони, решили идти по ночам. Следующий день провели меж двух обкатанных ветром скал, в затишье.
Путь лежал через земли курдов и армян, по каменистым пустынным плоскогорьям. Идти было не жарко. Луна светила, придавая камням очертанья дворцов, невиданных животных, великанов в папахах. Шли мимо древних урартских крепостей, вознесенных на отвесные скалы, нищих мазанок, иранских и арабских гробниц. Вдоль берега соленого и огромного, как море, озера Ван. За девять ночей пути лишь дважды на вечерней заре решились спросить еды: у туркменских пастухов близ деревни Чылдыран да у армянских монахов, сидевших возле какой-то своей святыни.
На рассвете десятого дня вышли к разбегавшимся по-над берегом озера домишкам древнего городка Ахлат. То была родина шейха Хюсайна Ахлати, давшая ему его славное прозванье. Столица белобаранных туркменов.
Их вождь Кара Юлюк-бей признал Железного Хромца своим отцом и тщился доказать ему свою преданность. Поэтому друзья посоветовали не задерживаться в Ахлате, а как можно скорее отправиться дальше в Битлис, где командовал крепостью ученик шейха Ахлати по имени Шер Али. Для чего предоставили им крытую повозку.
В Битлисе остановились в медресе сурового подвижника и учителя Зейнуддина ал-Хафи, известного тем, что он придал новое направление ордену затворников «халвети». Прослышав о споспешнике шейха Ахлати, который к тому же удостоился беседы с самим Тимуром, в медресе валом повалили друзья, единомышленники, любопытные. Не заставил себя ждать и городской воевода Шер Али, круглоголовый, длинноусый, громкоголосый, но изысканно предупредительный. Просил оказать честь посещением его дома. Бедреддин был не расположен к разговорам. Отвечал вежливо, но односложно: нужно было собраться с мыслями перед встречей с учителем. Вероятно, Шер Али понял его состояние, и потому трапеза, устроенная в их честь, была немноголюдной. Под конец воевода вывел гостей во двор и представил их взорам двух дорогих коней, верблюда с наметом между горбами. Слуга принес на подносе кису с серебряными дирхемами, золотыми динарами. Нет, то был не дар, его Бедреддин, естественно, не мог бы принять от властителя, а средство скорей и надежней исполнить повеленье шейха, который, как напомнил Шер Али, был их общим учителем. Касым проговорился, что они опасаются Тимуровой погони, и Шер Али тут же решил сопроводить их с отрядом до самого Каира. Никаких возражений и слушать не пожелал. Неужто они думают, что он отпустит близких шейху людей навстречу опасности, а сам будет сидеть за стенами сложа руки?!
Так Бедреддин с Касымом и возвратились к берегам Нила — в полотняном намете, устроенном меж верблюжьих горбов, в сопровождении стражи во главе с воеводой Битлиса.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Мнимости
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Святость
В неизменном черном плаще, но в шейхской шапке ладьей и с бирюзовой плеткой в руке, больше привычной к посоху, Бедреддин на высоком белом муле возглавлял небольшой караван. Трижды проходил он этой дорогой. И каждый раз она была иной. Может, потому, что становился иным он сам?
Ему подумалось, что умеющий видеть не может пройти одной и той же дорогой и единожды: каждый миг она новая, для того, кто способен меняться сам, — вдвойне. Собственно, вся его жизнь была двойной дорогой — по миру души и по лику земли от стоянки к стоянке, от рабата к рабату.
Он оглянулся. Гордо неся головы, вышагивали верблюды. На одном из них, скрытая от глаз полотняным наметом, ехала Джазибе с сыном. Отроку шел тринадцатый год, пора бы ему сидеть в седле, хотя бы на ослике, да вот беда — хромает. Упал с крыши, сломал ногу. Лечили его и шейх Ахлати, и сам Джеляледдин Хызыр, главный лекарь Каира. Раны зажили, кости срослись, а хромота осталась. Мальчишки в квартале прозвали его Исмаилом Хромцом, скорей всего, по противоположности с Хромцом Железным:
