руке соседский мальчишка держал краюху хлеба, которую со вкусом жевал.
Со стены далеко внизу видно было море, сморщенное ветром, как синяя мятая рубаха, окутанный утренним маревом противоположный берег Измирского залива с крепостью Фокея. Но мальчика на стене виды не занимали.
— Далеко ли собрался, Доганчик?
Ответа не последовало. Другой бы за это и камешком по спине схлопотал, но Доганчика уважали: шутка ли, отец его второй год дерется с бейскими отрядами где-то в горах Джума, а мать верховодит сестрами Истины. Да и сам он умел за себя постоять.
Досуха обтерев круп кобылицы, он ушел в денник. Вынес сбрую: узду с бляхами, простое деревянное седло.
— А я вечером в море пойду, — похвалился сосед. — Отец меня в артель допустил. И тебе дозволил, ежели хочешь.
— Недосуг мне, Ставро, — отозвался Доганчик.
Ставро даже жевать перестал. С того раза, как их взяли в море досматривать ставники, от Доганчика отбою не было: уговори, мол, отца, пусть возьмет в ночную ловитву. А тут, видишь ли, недосуг.
— Понятно, — протянул он. — Хатче-хатун не пускает.
— Матери дома нет. И не скоро будет.
— За чем же дело стало?
— Надо вот Сарыгёз отвести.
— Только из табуна взяли и опять отводить?
— Не в табун. К Гюндюзу-алпу.
— Так ведь Сарыгёз не боевая. Зачем она Гюндюзу-алпу?
— Стало быть, понадобилась, — отрезал Доганчик. Обиделся за свою рыжую: подумаешь, не боевая. Он ее орехами да изюмом откармливал, силы в ней да резвости побольше, чем в боевой. Только обучить было некому.
Он не спеша проверил подпруги. Привязал лошадь к кольцу в столбе. Ушел в дом. «Переодеваться», — догадался Ставро. И исчез со стены.
Когда Доганчик в сапожках и темном кафтане вернулся во двор, Ставро стоял рядом с кобылицей. За спиною торба, на плече бурдюк.
— Возьми и меня. Вдвоем веселей!
— Ехать далеко. Упаси Аллах, расхнычешься!
— Сам бы не расхныкался, — оскорбился Ставро. — Небось когда в море просился, я тебя взял.
Доганчик отпер ворота, вывел кобылицу. Ставро уныло потащился за ними. Глядя на его худые, опущенные плечи, Доганчик подумал: «Может, и в самом деле взять? Для нашей рыжей невелик груз».
Запер ворота, вскочил в седло.
— В бурдюке у тебя вода?
Ставро мотнул головой.
— А в торбе?
— Хлеба каравай да круг сыра.
— Годится. — Доганчик протянул ему руку. — Прыгай!
Легко втянул Ставро в седло. Поддал кобылицу пятками и пустился в галоп.
По узким сыпучим тропам они благополучно миновали перевалы и кручи. Чем выше забирались, тем суровей становились горы. Поросшие кустарником склоны сменились голым камнем. Взорам открывались то вершина Акдага, то морская гладь и далекий берег Хиоса. Порою скалы грозно сдвигались, оставляя над головой лишь узкий клок неба. Не то что Ставро, дитя морское, привыкший к горам Доганчик и тот примолк. Слава рыжей кобылице, сама находила тропу, нащупывала копытом неколебимый камень. Вдвоем, конечно, веселей, но не на одном деревянном седле, да и горные тропы не для веселых прогулок.
Трижды их останавливали дозоры. Имя Гюндюза-алпа служило надежным пропуском. К тому же сына предводительницы сестер многие знали в лицо.
К третьей молитве, разделяющей пополам время между полуднем и закатом, они выбрались наконец на каменистую дорогу, что вела вниз расширяющимся к морю ущельем. Справа на склоне показались домишки деревни Балыклыова.
Слева ущелье преграждал будто нарочно поставленный поперек нее темный скальный гребень в три человеческих роста. Спустившись поближе, они увидели, что гребень оборудован как крепостная стена. Дыры, пробитые Аллахом на втором и третьем ярусе, приспособлены под бойницы, к ним подведены дощатые настилы. Пространство между гребнем и откосом горы было завалено грудами камней. Оставлен лишь узкий проход на дороге, прикрытый козлами, наподобие тех, что служат для распиловки бревен. В сотне шагов позади гребня была сложена из неотесанных глыб вторая преграда. Два проделанных в ней прохода были хитро прикрыты близко поставленными стенками с таким расчетом, чтобы мог проехать только один всадник, и притом непременно развернув коня боком.
— Далеко ли собрались, молодцы? — окликнул их бритоголовый ратник. — Покамест дальше езды нету: конец земли праведной.
К Гюндюзу-алпу их не допустили: нет, мол, его на месте. А кобылицу велели отвести под сень рожковых деревьев возле второй преграды туда, где с торбами на мордах стояли на смыках оседланные кони.
Туркмен-коновод принялся рассматривать рыжую кобылицу, словно покупать собрался. Поглядел в зубы, пощупал бабки, поводил в поводу. И только после этого, словно впервые их заметил, спросил:
— Чего вам еще?
— Гюндюза-алпа повидать бы…
— Тут я вам без пользы. Ступайте к другому концу стены — вон, где люд копошится, — там спросите…
У противоположного конца преграды крестьяне из ближайших деревень, пешие ратники в белых одежках под началом двух мастеров-каменщиков достраивали стену. Волокли по слегам, толкали рычагами, ставили друг на друга каменные глыбы. Скрипели деревянные полозья, слышались надсадное дыханье, команды каменщиков. Пахло свежим навозом, горелым деревом, жженым оливковым маслом — им то и дело поливали дымящиеся слеги. Два мышастых высокорослых мула подтягивали на деревянных катках глыбы из устроенной неподалеку каменоломни. Погонял их щуплый человечек с миской для подаяния у пояса и бычьим хлыстом в руке.
— Дех, скотина неразумная! Шевелись! А то, глядите, Скала вас обставит!
Он повел хлыстом в сторону. Проследив за его движением, мальчики увидели здоровенного, будто из перекатного железа скроенного детину. Впрягшись в лямку, он тянул по слегам глыбу. Круглая как шар бритая голова сверкала на солнце, на плечах под рубахой играли чуть ли не такого же размера бугры мышц. Со стенки глыбу веревками придерживали двое, двое снизу подпирали ее рычагами. И все же трудно было поверить, что один человек может поднять на высоту человеческого роста эдакую махину.
Ставро с Доганчиком глядели на богатыря во все глаза.
Подтянув камень кверху, силач крикнул товарищам: «Держать!» И высвободился из лямки. Те, что внизу, осели под тяжестью камня, рычаги на их плечах прогнулись. Те, что наверху, едва удерживали веревки.
Силач подбежал к камню, подвел под него плечо, поднатужился. Глыба медленно встала на предназначенное ей место.
— Дех, скотина неразумная! — услышали мальчишки за спиной голос погонщика. — Силы много, ума не надо!
Тот, кого погонщик назвал Скалой, будто не слышал. Молча направился к мулам. Отцепил постромки, приладил к подвезенной глыбе свою лямку. Мимоходом, чуть шевельнув бедром, задел погонщика. Тот отлетел шага на три, зацепился за куст, упал.
— Потише, бугай!
Скала не ответил. Впрягся в лямку. Сам потащил камень к слегам. Погонщик поднялся. Отряхивая порты, поглядел вслед силачу и протянул с притворным изумлением:
— Аллах! Аллах! Надо же даровать одному человеку три ишачьих силы и ни капли смысла!
