Мерекалов, до недавнего времени руководивший отделом импорта Наркомторга, проявил понимание выдвинутой в Берлине инициативы и поддержит ее в Наркоминделе.
Импульсы, полученные Мерекаловым от Шуленбурга, через несколько недель достигли своей цели. Как рассказал Шнурре[198], усилия Берлина были вскоре «поддержаны демаршем тогдашнего полпреда Мерекалова, который вместе со Скосыревым пришел в МИД и объявил о готовности своего правительства вести переговоры на этой основе».
Джентльменское соглашение
Еще одним результатом усилий Шуленбурга явилась договоренность между ним и Литвиновым об «уменьшении до сносных пределов обоюдных нападок в печати». По мнению министерства иностранных дел, то был «первый определенный признак сближения между Германией и Россией»[199]. Эта договоренность, документального подтверждения которой также не существует, непосредственно увязывалась с поездкой посла в Берлин. Шуленбургу, «которому наскучило по указанию Берлина выражать Наркоминделу в Москве официальные протесты, удалось договориться с Литвиновым о прекращении всяческих оскорбительных нападок в печати обеих стран на руководящих деятелей Советского Союза и Германии. Гитлер дал на это свое согласие»[200] .
И Густав Хильгер относит это соглашение к октябрю 1938 г., причем в своих записях, представленных в 1953 и 1959 гг., он указывает различные даты. По его словам, инициатива совершенно однозначно исходила от Шуленбурга. В 1953 г. Хильгер писал: «Германский посол сперва предложил как знак доброй воли принять меры для прекращения очернительной кампании против глав обоих государств. Идея при надлежала Шуленбургу, но прежде, чем предложить Литвинову, он обсудил ее с посланником и со мной».
Опять же по данным Хильгера, еще до отъезда Шуленбурга в Берлин «инициатива... попала (у Литвинова) на благодатную почву; впоследствии она обсуждалась на различных встречах: вначале в Москве, затем в Берлине. И наконец было достигнуто согласие. Следующий шаг был предпринят в октябре 1938 г., когда Литвинов и Шуленбург устно договорились о том, что печать и радио обеих стран с этого момента будут проявлять сдержанность и прекратят подвергать нападкам противоположную сторону. Последствия этой договоренности стали первыми видимыми признаками того, что в отношениях между Советским Союзом и Германией близились перемены. Готовность Сталина идти на соглашения подобного рода — это прямое следствие Мюнхенской конференции»[201].
В исторической литературе эти высказывания воспроизводятся с определенными оговорками, принимая по меньшей мере как факт «соглашение о моратории» между Литвиновым и графом Шуленбургом, достигнутое в октябре 1938 г. и исключавшее взаимные нападки в прессе на высших представителей обоих государств»[202]. При этом остаются открытыми важные вопросы, относящиеся как к самой договоренности, так и к ее последствиям для политики в сфере пропаганды и печати правительств Германии и СССР. Прежде всего неясно, действительно ли речь шла о «соглашении» (в какой-то форме), которое либо было прямо одобрено главами правительств, либо просто молчаливо допускалось ими[203], а не всего лишь о прагматической договоренности между двумя хорошо сработавшимися и заинтересованными в разрядке партнерами по переговорам — Шуленбургом и Литвиновым.
Херварт (1982) внес некоторые уточнения, утверждая, что «джентльменское соглашение... с целью прекращения нападок лично на Гитлера и Сталина в германской и советской печати» было заключено по настоянию Шуленбурга. Он считает, что это произошло «поздней осенью 1938 г., а точнее, между так называемой «хрустальной ночью» и отъездом Херварта в Мемель. Как свидетельствует личная переписка Шуленбурга, Херварт был откомандирован в Мемель приблизительно 8 декабря 1938 г.[204] Херварт также считает, что «предложение Шуленбурга... (нашло) одобрение Гитлера и Сталина». Правда, как он сам утверждал, ему «тогда... договор (показался) не особенно важным, лишь позже мы увидели в этом первую веху намечающегося взаимопонимания между двумя странами»[205].
Из бесед с сотрудниками министерства иностранных дел (Риббентропом, Нейратом, Вайцзеккером и др.) Де Витт Пул заключил, что «этот первый определенный признак примирения между Германией и Россией» появился осенью 1938 г. в форме договоренности между правительствами. «Оба правительства, — писал он, — формально договорились о том, чтобы обычные нападки друг на друга в печати каждой из сторон свести до терпимых пределов».
По сути, эти данные выявляют следующую картину: Шуленбург в рамках дискуссий по подготовке дипломатической инициативы в узком кругу посольства в октябре 1938 г. среди прочих поднял также вопрос о прекращении взаимных оскорблений. Возможно, что к этому моменту он уже прозондировал почву в Наркоминделе (либо у самого наркома), где этот зондаж, по существу, не был неожиданным, так как Шуленбург и в предыдущие годы стремился к обоюдному устранению нападок в прессе. И уже тогда Литвинов проявил понимание и настаивал на том, чтобы первый шаг в данном направлении сделали средства массовой информации Германии. Не исключено, что во время консультаций в Берлине Шуленбург излагал это мнение своим коллегам и, по всей вероятности, руководству, настаивая на его реализации. Он ведь и раньше неоднократно рекомендовал корректно, менее напряженно относиться к советской стороне и воздействовать на германскую печать с целью смягчения нападок на СССР. Некоторые из коллег соглашались с его точкой зрения и прислушались к рекомендациям. Так, отчеты советских дипломатов последующих недель говорят о чрезвычайно предупредительном и обусловленном пониманием советской точки зрения поведении коллег Шуленбурга (например, руководителя восточноевропейской референтуры Шлипа и помощника статс-секретаря Вёрмана)[206].
Нет никаких документов, подтверждающих тот факт, что инициатива Шуленбурга нашла отклик в верхах. Первое документально подтвержденное указание немецкой прессе о смягчении тона по отношению к СССР датировано 9 мая и представляет собой реакцию на смещение Литвинова[207]. Правда, есть два косвенных свидетельства того, что его настойчивость по поводу смягчения тона в Берлине имела определенные последствия. Так, в записях министра пропаганды Геббельса, относящихся к первой половине декабря 1938 г., указывается, что он из тактических соображений отложил до полного созревания «восточного вопроса» освещение некоторых конкретных проблем (касавшихся, например, Мемеля и Литвы). «Кое-что, — писал Геббельс, — мы перестанем затрагивать в печати. Теперь конфликт нам не нужен. Восточный вопрос следует решать целиком»[208]. Выступая 22 августа 1939 г., накануне подписания пакта о ненападении, перед генералитетом, Гитлер заявил, что он «осенью 1938 г. ...решил договориться со Сталиным». Якобы после знакомства в Мюнхене с трусливыми западными государственными деятелями он пришел к выводу, что, помимо его самого, другим великим политиком является Сталин, который также все внимание уделяет будущему. Поэтому Гитлер решил «вместе с ним перекроить мир». Он намеревался после смерти Сталина (который, по его мнению, был смертельно болен) Советский Союз «разгромить... затем начнется германское мировое господство»[209].
Возвратившись в Москву, посол, по-видимому, 15 ноября 1938 г. в беседе с Мерекаловым проинформировал советскую сторону о немецкой готовности ограничить кампанию взаимной брани. Неясно только, как советская сторона оценила эту готовность. Насколько позволяют судить советские дипломатические отчеты, до начала лета 1939 г. тактический характер этой готовности не вызывал сомнений. Именно до этого момента отмечаются (правда, все реже) советские протесты против клеветы на государственных деятелей. Между тем критика в средствах массовой информации «фашистских агрессоров» по-прежнему увязывалась не с личностями, а с идеей классовой борьбы, прагматическими и идеологическими установками, вытекающими из реалистической оценки немецких целей и угроз.
Нет никаких оснований считать достигнутую между Шуленбургом и Литвиновым договоренность (в какой бы форме это ни произошло) межправительственным соглашением. Важным является прежде всего
