Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

мировому господству. Генерал-полковник Вернер фон Фрич, презиравший фюрера (тот платил гене­ралу тем же), в одном частном письме как-то вынужден был признать, что фактически Гитлер сделал то, чего хотел и сам Фрич, а именно: «выиграл битву» против рабочих и евреев. Еще важнее для генерала было то, что Гитлер вернул Германии военный суверенитет.

Две германские элиты весьма наглядно проделали путь преемст­венности и приспособления. Военная элита сделала это очень быстро. Если до 1933 года нацистам приходилось опираться лишь на некоторых генералов (Бломберга, Рейхенау), то к 1936 году высший генералитет уже не сомневался в своей ставке на Гитлера. Убрав с пути соперников (июнь 1934 года), генералитет в своей массе принял все, что предложил ему фюрер. Сомневающиеся же и умудренные опытом генералы типа Людвига Бека были вынуждены уйти в сторону.

А дипломаты? Пожалуй, ни в одном другом государственном ведом­стве приход Гитлера не был встречен с таким скепсисом, как в старин­ном особняке на Вильгельмштрассе. Парвеню, крикун, экстремист да еще австриец, Гитлер не внушал доверия. Это было взаимное чувство. На первых порах Гитлер предпочитал использовать свои, «партийные инструменты» внешней политики — внешнеполитическое ведомство НСДАП Альфреда Розенберга, зарубежную организацию НСДАП Вильгельма Боле и, наконец, так называемое «бюро Риббентропа». Но медленно и верно дух нового рейха проникал в дипломатические каби­неты, а их обитатели все больше проникались нацистским духом.

К концу 30-х годов процесс слияния зашел так далеко, что Гитлер уже не боялся дипломатической «фронды». Все остатки добрых совет­ско-германских отношений эпохи Рапалло были устранены; в германо-французских делах заправлял Отто Абетц, а Англию «взял на себя» сам Риббентроп. Он же в 1937 году сменил последнего представителя дво­рянской элиты Константина фон Нейрата на посту министра.

Конечно, в здании имперского министерства иностранных дел ос­тавалось немало дальнозорких политиков, высококультурных и образованных людей. Призраки Бисмарка, Бюлова, Ратенау, Штреземана безусловно могли навещать чиновников, облачившихся в новую бле­стящую форму, введенную при Иоахиме фон Риббентропе. В конечном счете не случайно, что в рядах профессиональных дипломатов впослед­ствии оказалось немало участников заговора 20 июля. В МИДе многие видели роковую динамику гитлеровского курса на войну. Видели, но... одобряли многие действия фюрера, в особенности в отношении Чехо­словакии и Франции, а затем Польши и СССР. Фигура статс-секретаря Эрнста фон Вайцзеккера здесь оказалась наиболее трагичной: он до последнего момента надеялся «обуздать» фюрера, предлагая ему более умелые тактические ходы, а на практике становился соучастником в развязывании агрессии. Огромный интерес в этом плане представляют его дневники, изданные канадским историком Леонидасом Хиллом, и надо надеяться, что советский читатель когда-либо с ними познако­мится.

Книга Фляйшхауэр тоже дает обширный материал для раздумий о «дуализме» души и действий как самого Вайцзеккера, так и его едино­мышленников. В груди многих дипломатов нацистского периода жили по «две души». Это раздвоение оказалось особенно характерным для тех, кто занимался германо- советскими отношениями. Судите сами: начиная с Рапалло и в течение начала 30-х годов германская диплома­тия показала высокий класс профессионального и политического здра­вомыслия, поддерживая нормальные связи с Москвой. И вот приходит к власти партия, которая свою высшую цель видит в уничтожении Советского Союза! Руководство имперского министерства иностран­ных дел (Нейрат) довольно быстро усвоило новую максиму (в частно­сти, убрало с поста статс-секретаря фон Бюлова, «хранителя» рапалльских традиций), но одновременно продолжало пользоваться услугами специалистов из того же круга лиц (Шуленбург, Надольный, Шнурре, Хильгер). В этом же круге и появилась в конце 1938 года идея оживления былых добрых отношений с СССР. Другое дело, что эта идея была обращена в свою противоположность, то есть не для стаби­лизации мира, а для подготовки войны. Здесь видим обратную мета­морфозу «приспособления элиты», а именно: политическое руководство рейха приспособило для своих целей концепции, казалось бы, неприемлемые для него!

Это не означает, что мы должны отрицать честность и внутреннюю порядочность таких людей, как Шуленбург и другие его единомышлен­ники. Фигура последнего довоенного посла в Москве заслуживает вся­ческого уважения и даже удивления. Ведь многое должно было свершиться в душе графа фон Шуленбурга, чтобы он 5 мая 1941 года предупредил заместителя наркома по иностранным делам Деканозова о предстоящем нападении Германии на СССР! Насколько мне известно, д-р Фляйшхауэр продолжает работу над архивом Шуленбур­га и готовит новую книгу, посвященную периоду от 23 августа 1939 года до 22 июня 1941 года. Будем с нетерпением ждать публикации.

Сейчас пришло время, когда с созданием единого германского го­сударства складываются предпосылки для углубленного изучения бо­гатой и противоречивой истории советско-германских отношений. Этому должно помочь распространение принципа гласности на совет­ские архивы. Объединенные усилия историков, архивных работни­ков, политологов, философов обеих стран должны дать нам не искаженную политическими предрассудками, фактически полную и концептуально целостную картину. Книга д-ра Фляйшхауэр — доб­рый предвестник в этом большом деле.

Лев Безыменский

Сегодня яснее, чем в 1939 году, видно, что недостаточность предпринимавшихся перед вой­ной дипломатических усилий (которым в извест­ной мере были присущи и добрая воля и настойчивость) объяснялась прежде всего от­сутствием глубокой моральной защитной реак­ции против абсурдного и жестокого гитлеризма.

Европе, своевременно не оказавшей ему должного сопротивления, пришлось претерпеть все более решительные и дерзкие индивидуальные действия германского диктатора. Никогда преж­де история человечества не определялась в такой степени исключительно произволом одного чело­века... С этого момента дипломатия была уже не в состоянии обуздать волю Гитлера.

Григоре Гафенку «Последние дни Европы» (1946)

ПОСТАНОВКА ВОПРОСА: ОТ КОГО ИСХОДИЛА ИНИЦИАТИВА?

Заключенный ранним утром 24 августа 1939 г. пакт Гитлера — Ста­лина, называемый также по имени подписавших его лиц пактом Молотова — Риббентропа, окончательный текст которого был согласован 23 августа 1939 г. и датирован этим днем, стал вехой на пути германско­го вторжения в Польшу, а следовательно, и развязывания второй миро­вой войны.

Этот пакт не давал покоя ни ученым, ни публицистам с того самого момента, когда стали известны шаги, предшествовавшие его заклю­чению[1]. Учитывая огромное политическое влияние документа, пора­жает тот факт, что при рассмотрении истории его возникновения мировой науке до сих пор не удалось преодолеть противоречивые взгляды и подняться до более рационального единого мнения. Исто­рики Востока и Запада, как еще в середине 60-х годов с пессимизмом исследователя и иронией просвещенного наблюдателя заметил Валь­тер Лагер [2], по-прежнему спорят о том, кто «являлся инициатором за­ключения пакта о ненападении: Гитлер или Сталин». Подобный спор ведется с давних пор не только между «Востоком и Западом», но и среди историков затронутых этим пактом государств. В последнее вре­мя в процесс прояснения его подоплеки и значения включились пуб­лицисты и широкая общественность стран Восточной Европы, до сих пор испытывающих на себе последствия сделки; массовые манифеста­ции требуют публикации текстов пакта и