министериаль-директору Вилю пришлось сообщить послу Шуленбургу, что на пути германских поставок в СССР возникли «существенные препятствия» и что в настоящее время изучается вопрос о целесообразности продолжения переговоров[356]. На решающем заседании торгово-политической комиссии, состоявшемся 11 марта 1939 г. в министерстве иностранных дел, чиновник центрального аппарата имперского министерства экономики Шлоттер огласил мнение своего ведомства, согласно которому при сложившемся военном положении «незаконченные переговоры с русскими о кредитах должны быть в подходящей форме прекращены»[357] . В связи с новыми указаниями нагрузка на военную экономику Германии в последующие два года не позволяла организовать поставки в таком объеме, что, учитывая положение в Германии с сырьем, было «чрезвычайно досадно». Переговоры, однако, следовало не «прерывать полностью, а оттягивать» до тех пор, пока не представится возможность их возобновить. Это решение германского правительства, как справедливо заметил Карл Шорске[358], определялось не политической, а военной и экономической необходимостью. Усилия германской дипломатии в России, направленные на создание прочного базиса для дальнейшего политического сближения, вторично оказались напрасными. Говоря словами Шорске, «конструктивная» дипломатическая деятельность... была прервана государством, которое в тот момент потеряло всякий интерес к дипломатии как инструменту международной политики».
XVIII съезд ВКП(б)
XVIII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков), проходивший в Москве с 10 по 21 марта 1939 г., имел огромное внутриполитическое значение[359]. Он обозначил конец «большой чистки». За несколько недель до созыва съезда прекратилась чистка военного аппарата, армейское командование было полностью подчинено партийному руководству. Сталин, таким образом, обрел однородную в идеологическом отношении армию. Господство партии над государством и единовластие Сталина в партии достигло апогея, когда Сталин, провозглашенный, как и его германский противник, «вождем», обновил в ходе съезда почти на четыре пятых Центральный Комитет. Культ личности Сталина достиг зенита[360].
Партийный съезд собрался в период наивысшего с момента консолидации Советского государства обострения мирового кризиса. Вместе с тем вновь обретенная уверенность, подмеченная дипломатическими наблюдателями у советского руководства в начале марта того года, прозвучала также и в Отчетном докладе Центрального Комитета, с которым выступил Сталин 10 марта на первом заседании съезда.
Ввиду крайне напряженного международного положения внешнеполитический раздел речи Сталина ожидался со «смешанным чувством любопытства и трепета»[361] не только в Москве. Сталин понимал это, представляя съезду блестящий отчет о международном положении и вытекающих отсюда задачах большевистской партии[362]. Его характе ристика расстановки сил в мире, анализируемая сквозь призму времени, оказалась важной вехой на пути к германо-русскому сближению, а потому заслуживает особого внимания[363] .
Чтобы четко представить себе значимость внешнеполитических идей Сталина в середине марта 1939 г., целесообразно сопоставить их с предшествующими высказываниями подобного рода, а именно его отчетом перед делегатами XVII съезда партии 26 января 1934 г.[364]
Общим в этих отчетах было указание на обострение конфликтной ситуации в капиталистическом мире, обоснованное вульгарно-марксистской интерпретацией перерастания экономического кризиса ка питализма в международный политический кризис, который опять же неизбежно ведет к войне. Речи отличались лишь оценкой глубины кризиса. В 1934 г. Сталин говорил об острой предвоенной ситуации, которая уже привела к отдельным региональным конфликтам. А вот в 1939 г. «новая империалистическая война», по его мнению, шла уже полным ходом, хотя еще не превратилась в мировую войну. В обоих случаях он понимал «войну как средство нового передела мира и сфер влияния в пользу более сильных государств» (1934) и за счет «неагрессивных государств» (1939). К «агрессивным странам» и «военному блоку» он в 1934 г. причислил Японию и Германию, а в 1939 г. — соответственно, Японию, Германию и Италию.
Причину того, что пораженные тяжелым экономическим кризисом государства-захватчики смогли спровоцировать ряд региональных конфликтов с тенденцией к мировой войне, Сталин в 1939 г. видел «в отказе большинства неагрессивных стран, и прежде всего Англии и Франции, от политики коллективной безопасности, от политики коллективного отпора агрессорам в переходе их на позицию невмешательства, на позицию «нейтралитета». Сталин охарактеризовал политику ложного нейтралитета Англии и Франции, которую можно было наблюдать с момента подписания Мюнхенского соглашения, словами: «Пусть каждая страна защищается от агрессоров... наше дело сторона, мы будем торговать и с агрессорами и с их жертвами». По единодушному мнению ведущих западных дипломатов в Москве, Сталин сам бы охотно проводил подобную политику[365].
Политика невмешательства стран Запада означала, как считал Сталин, «попустительство агрессии, развязывание войны», которая неизбежно превратится в мировую войну. Так, под прикрытием невме шательства западные страны охотно позволили бы Японии вести войну с Китаем, «а еще лучше с Советским Союзом», а Германии — «увязнуть в европейских делах, впутаться в войну с Советским Союзом». Политика попустительства, сказал Сталин, связана с намерением западных держав «дать всем участникам войны увязнуть глубоко в тину войны... дать им ослабить и истощить друг друга, а потом, когда они достаточно ослабнут, — выступить на сцену со свежими силами, выступить, конечно, «в интересах мира» и продиктовать ослабевшим участникам войны свои условия».
На самом же деле, по словам Сталина, над западными странами нависла не меньшая угроза. Тезис о том, что входящие в антикоминтерновский пакт государства не имеют агрессивных намерений против западных держав, а лишь стремятся спасти мир от большевистской опасности, он назвал «неуклюжей игрой» нацистской пропаганды, ибо «смешно искать «очаги» Коминтерна в пустынях Монголии, в горах Абиссинии, в дебрях испанского Марокко».
Более важные примеры «нового передела мира», приведенные Сталиным, касались территорий, прилегающих к Советскому Союзу. Он говорил о японской агрессии против Китая, о том, что Австрию и части Чехословакии отдали Германии в качестве приманки, чтобы иметь возможность «крикливо лгать в печати о «слабости русской армии», о «разложении русской авиации», о «беспорядках» в Советском Союзе, толкая немцев дальше на восток, обещая им легкую добычу и приговаривая: вы только начните войну с большевиками, а дальше все пойдет хорошо[366].
Характерным в этом плане, говорилось в докладе, был шум вокруг Украины. Западная печать до хрипоты кричала, что немцы идут на Советскую Украину, что у них в руках уже Закарпатская Украина, что не позднее весны 1939 г. они присоединят Советскую Украину с ее более чем 30-миллионным населением к Закарпатской Украине с населением в 700 тыс. человек. Похоже на то, продолжал Сталин, что этот шум имел своей целью «поднять ярость Советского Союза против Германии, отравить атмосферу и спровоцировать конфликт с Германией без видимых на то оснований». Вполне возможно, сказал он, что в Германии имеются сумасшедшие, мечтающие присоединить слона, т.е. Советскую Украину, к козявке, т.е. Закарпатской Украине. На этот-де случай в Советском Союзе найдется достаточно смирительных рубашек. Нормальные же люди сочтут подобные идеи смешными и глупыми.
Уверенность, с которой Сталин под нескончаемый смех и аплодисменты слушателей, нанизывая один каламбур на другой, разоблачая многочисленных поджигателей войны в Англии и Франции и не столь многочисленных (как он, видимо, считал) в Германии, свидетельствовала о преодолении им порога страха. Слова об отсутствии «видимых оснований» для конфликта между Германией и Россией не только ука зывали на предшествовавшее устранение конфликтных проблем, но и подчеркивали существовавшую с 1934 г. постоянную заинтересованность Сталина в сохранении в Центральной и Восточной Европе сво
