предыдущие советские пакты о ненападении. Он состоял из пяти статей и постскриптума, в котором упоминался «особый протокол», который объявлялся «составной частью пакта».
Статья 1 содержала взаимный отказ от применения насилия первым, от агрессивного действия или нападения одного государства на другое как отдельно, так и совместно с другими державами. Таким об разом, Советский Союз оставил за собой право на оборонительную военную акцию по обузданию германской агрессии отдельно или совместно с другими державами (например, в духе начавшихся военных переговоров, чисто оборонительный характер которых постоянно подчеркивался Советским правительством).
Статья 2 запрещала договаривающимся странам в какой-либо форме поддерживать третью державу, делающую одного из партнеров «объектом насилия или нападения». Эта статья сводилась к отмене антикоминтерновского пакта, поскольку Германия обязывалась отказаться от какой-либо «поддержки» Японии. Советское правительство, несомненно, планировало расширить этот пункт в «особом протоколе» до активного воздействия Германии в положительном смысле на Японию. Нападение какой-либо «третьей державы» на Германию представлялось маловероятным. А советская поддержка третьей державы, ставшей объектом германского насилия, таким образом, не исключалась.
Статья 3 содержала оговорку о консультациях при возникновении споров или конфликтов, причем в необходимых случаях должны были создаваться комиссии по урегулированию конфликта.
В Статье 4 оговаривался пятилетний срок действия договора с автоматическим продлением на следующие пять лет.
В Статье 5 предлагалось вступление договора в силу лишь после его ратификации, которая должна была произойти в возможно короткий срок.
Это были, как отмечала с некоторым разочарованием германская сторона, в общем, «обычные условия» пактов о ненападении эры Келлога — Бриана[1098]. Правда, в одном существенном пункте советский проект отходил от классической формы, делая уступку агрессивному государству Гитлера: Статья 2 проекта очень характерно отличалась от соответствующей статьи Берлинского договора 1926 г.: там обязательство нейтралитета обусловливалось «миролюбивым образом действий» партнера по договору, теперь же в советском проекте этого условия не было. Правда, в формулировке предусматривалось, что обещание вступало в силу лишь в том случае, когда другая договаривающаяся сторона становилась «объектом» агрессии, а это означало, что «акт насилия» или «нападение» от нее исходить не могли. Советское правительство, по-видимому, сочло излишним придерживаться условия о «мирном поведении», учитывая явно воинственное поведение германского правительства. Таким образом, однако, широко открывались двери для любого нападения Германии, «спровоцированного» якобы актом насилия со стороны третьей державы [1099].
Остается под вопросом, предвидело ли и в какой степени эту возможность германское посольство. Итальянский посол, которого Шуленбург посетил после своего возвращения из Наркомата иностранных дел, чтобы подробно проинформировать, сообщал в Рим, что текст договора соответствует «обычной модели»; правда, «протокол» (пока еще неясно, будет он секретным или несекретным) оставляет еще «поле для дискуссии». Советское правительство намерено включить в этот протокол гарантии Прибалтийским государствам и оказание влияния на Японию[1100] .
Когда посол Шуленбург в ночь с 20 на 21 августа направил этот советский проект договора в Берлин, он должен был испытывать чувство, что усилия его пяти тяжелых лет в Москве оправдались. Он был преисполнен надежды, «что пакт о ненападении с Советским Союзом мог бы оказаться инструментом мира. Как бы невероятно это ни звучало сегодня», — писал после войны его многолетний сотрудник Густав Хильгер, — летом 1939 г. мы действительно придерживались мнения, что, как только Германия обеспечит себе безопасный русский тыл, Англия и Франция сумеют принудить Польшу к умеренности и уступчивости. В качестве результата мы ожидали германо-польского примирения на базе возвращения Данцига и создания «коридора через коридор». Мы были склонны из своей московской дали верить заверениям Гитлера, что он тогда «не будет больше предъявлять никаких новых территориальных требований в Европе». Подобное решение польской проблемы представлялось нам единственной возможностью предотвратить вторую мировую войну. Когда мы в ходе дальнейших переговоров поняли, что Гитлер вообще не хотел с Польшей никакого взаимопонимания, а стремился к войне с Польшей с целью ее уничтожения, мы пытались утешить себя мыслью, что германо-польский конфликт все-таки лучше, чем вторая мировая война»[1101]. Как отмечал Хильгер, эти рассуждения в августе 1939 г. уже носили знак глубокой озабоченности и скепсиса.
Для Шуленбурга ночные часы с 20 на 21 августа также были полны тревоги. В 21.00 он получил телеграмму статс-секретаря, который поручал ему немедленно, «а именно еще сегодня», в воскресенье, 20 августа, посетить Наркомат иностранных дел, «чтобы передать важное послание фюрера Сталину. Указанное послание следует телеграфом»[1102].
Шуленбург ответил, что сейчас уже не удастся «застать на месте ответственного чиновника Наркомата иностранных дел» и что он сможет выполнить это поручение лишь в понедельник, 21 августа[1103]. Он ожидал в посольстве приема «правительственной телеграммы».
Между тем он писал в личном письме в Берлин: «Мы все еще находимся здесь в центре мировой политики. В настоящее время здесь ведут переговоры британские и французские военные, пока без видимого успеха. А у нас громадная работа; мы завалены телеграммами и т.д.... Вчера ночью в Берлине подписано германо-советское экономическое соглашение, что при нынешнем политическом положении означает больше, чем может показаться. Но ты должна и дальше держать большой палец... по меньшей мере еще 10 дней. Пока неясно, поеду ли я в Нюрнберг, но я думаю, что да, хотя, может быть, и с небольшим опозданием... Сегодня 21 августа (подчеркнуто двойной чертой, —
Я сейчас прямо из Кремля. Когда ты получишь это письмо, тебе уже будет известно из газет о крупном успехе. Это дипломатическое чудо! Его последствия невозможно предвидеть. Мои шифровальщики не спали уже несколько ночей, я тоже слегка утомился. А нам предстоят еще несколько дней высочайшего напряжения. Но теперь это не имеет значения, после того, как принято решение, которого мы добивались и желали. Надеюсь, что обстоятельства не испортят того, что сейчас в полном порядке. Во всяком случае свою задачу мы выполнили. Мы добились за три недели того, чего англичане и французы не могли достичь за многие месяцы! Лишь бы из всего этого вышло что-нибудь хорошее!» [1104]
РОЖДЕНИЕ ПАКТА ГИТЛЕРА — СТАЛИНА 21—23 АВГУСТА 1939 ГОДА
Беспокойство, испытанное послом в ночь с 20 на 21 августа, имело под собой веские основание: передав советский проект пакта о ненападении, он при самых неблагоприятных обстоятельствах сделал возможным оживление политики Рапалло. Тем самым Шуленбург выполнил задачу, которую он унаследовал от своего предшественника и поставил перед собой. Дипломатическая инициатива достигла своей цели. Дальнейшие действия германской стороны должны были теперь состоять, собственно, лишь в осуществлении технического аспекта заключения договора, а за это ответственны были прежде всего
