Чехов без глянца

Мария Тимофеевна Дроздова:

Антон Павлович любил наблюдать перелет птиц. В перерыве работы подойдет к окну, улыбнется, увидев какого-нибудь щегла, радостно подзовет всех посмотреть. Деревья, небо, птицы были для него радостью.

Антон Павлович Чехов. Из письма Н. А. Лейкину. Моск­ва, ю декабря 1890 г.:

Из Цейлона я привез с собою в Москву зверей, самку и самца <...>. Имя сим зверям — мангус. Это помесь крысы с крокодилом, тигром и обезьяной. Сейчас они сидят в клетке, куда посажены за дур­ное поведение: они переворачивают чернилицы, стаканы, выгребают из цветочных горшков землю, тормошат дамские прически, вообще ведут себя, как два маленьких черта, очень любопытных, от­важных и нежно любящих человека. Мангусов нет нигде в зоологических садах; они редкость. Брем никогда не видел их и описал со слов других под именем «мунго».

Антон Павлович Чехов. Из письма И. Л. Леонтьеву (Щеглову). Москва, ю декабря i8go г.: Ах, ангел мой, если б Вы знали, каких милых зверей привез я с собою из Индии! Это — мангусы, величи­ною с средних лет котенка, очень веселые и шуст­рые звери. Качества их: отвага, любопытство и при­вязанность к человеку-. Они выходят на бой с грему­чей змеей и всегда побеждают, никого и ничего не боятся; что же касается любопытства, то в комнате нет ни одного узелка и свертка, которого бы они не развернули; вс тречаясь с кем-нибудь, они прежде всего лезут посмотреть в карманы: что там? Когда остаются одни в комнате, начинают плакать.

Михаил Павлович Чехов:

Оказалось, что, кроме мангуса, брат Антон вез с со­бой в клетке еще и мангуса-самку, очень дикое и злоб­ное существо, превратившееся вскоре в пальмовую кошку, так как продавший ее ему на Цейлоне индус попросту надул его и продал ее тоже за мангуса.

Александр Иванович Куприн:

Надо заметить, что Антон Павлович очень любил всех животных, за исключением, впрочем, кошек, к которым он питал непреодолимое отвращение. Со­баки же пользовались его особым расположением. О покойной Каш танке, о мелиховских таксах Броме и Хине он вспоминал так тепло и в таких выражени­ях, гак вспоминают об умерших друзьях. «Славный народ — собаки!» — говорил он иногда с добродушной улыбкой.

Антон Павлович Чехов. Из письма Н. А. Лейкину. Ме­лихово, 16 апреля 1893 г.:

Вчера наконец прибыли таксы, добрейший Нико­лай Александрович. Едучи со станции, они сильно озябли, проголодались и истомились, и радость 112 их по прибытии была необычайна. Они бегали по

веем комнатам, ласкались, лаяли на прислугу. Их покормили, и после этого они стали чувствовать себя совсем как дома. Ночью они выгребли из цве­точных ящиков землю с посеянными семенами и разнесли из передней калоши по всем комнатам, а утром, когда я прогуливал их по саду, привели в ужас наших собак- дворян, которые отродясь еще не видали таких уродов. Самка симпатичнее кобе­ля. У кобеля не только задние ноги, но и морда и зад подгуляли. Но у обоих глаза добрые и при­знательные. Чем и как часто Вы кормили их? Как приучи ть их отдавать долг природе не в комнатах? и т. д. Таксы очень понравились и составляют зло­бу дня.

Антон Павлович Чехов. Из письма Н. А. Лейкину Ме­лихово, // августа 1893 ^г- ^:

Таксы Бром и Хина здравствуют. Первый ловок и гибок, вежлив и чувствителен, вторая неуклю­жа, толста, ленива и лукава. Первый любит птиц, вторая — тычет нос в землю. Оба любят плакать от избытка чувств. Понимают, за что их наказывают. У Брома часто бывает рвота. Влюблен он в двор­няжку. Хина же — все еще невинная девушка. Любят гулять по полю и в лесу, но не иначе, как с нами. Драть их приходится почти каждый день: хватают больных за штаны, ссорятся, когда едя т, и т. п. Спят у меня в комнате.

Александр Иванович Куприн:

Во дворе (ялтинского дома Чехова. — Сост.) жили: ручной журавль и две собаки. <...> Журавль был важная, степенная птица. К людям он относился вообще недоверчиво, но вел тесную дружбу с Арсением, набожным слугой Антона Пав­ловича. За Арсением он бегал всюду, по двору и по ^сад> причем уморительно подпрыгивал на ходу и махал растопыренными крыльями, исполняя

характерный журавлиный танец, всегда смешив­ший Антона Павловича.

Одну собаку звали Тузик, а другую — Каштан, в честь прежней, исторической Каштанки, носившей это имя. Ничем, кроме глупости и лености, этот Каш­тан, впрочем, не отличался. По внешнему виду он был толст, гладок и неуклюж, светло-шоколадного цвета, с бессмысленными желтыми глазами. Вслед за Тузиком он лаял на чужих, но стоило его пома­нить и почмокать ему, как он тотчас же переворачи­вался на спину и начинал угодливо извиваться по земле. Антон Павлович легонько отстранял его пал­кой, когда он лез с нежностями, и говорил с при­творной суровостью:

— Уйди же, уйди, дурак... Не приставай.

И прибавлял, обращаясь к собеседнику, с досадой, но со смеющимися глазами:

— Не хотите ли, подарю пса? Вы не поверите, до чего он глуп.

Но однажды случилось, что Каштан, по свойствен­ной ему глупости и неповоротливости, попал иод колеса фаэтона, который раздавил ему ногу. Бед­ный пес прибежал домой на трех лапах, с ужасаю­щим воем. Задняя нога вся была исковеркана, кожа и мясо прорваны почти до кости, лилась кровь. Ан­тон Павлович тотчас же промыл рану теплой во­дой с сулемой, присыпал ее йодоформом и перевя­зал марлевым бинтом. И надо было видеть, с какой нежностью, как ловко и осторожно прикасались его большие милые пальцы к ободранной ноге со­баки и с какой сострадательной укоризной бранил оп и уговаривал визжавшего Каш гана:

— Ах ты, глупый, глупый... Ну, как тебя угоразди­ло?.. Да тише ты... легче будет... дурачок...

Исаак Наумович Альтшуллер:

Когда я увидел, с какой заботливостью он ухаживал 114 за раненым Каштаном, как внимательно, по всем

правилам хирургического искусства, перевязывал его разодранную лапу и с какими при этом ласковы­ ми словами к нему обращался, я понял, почему та­кой удивительной вышла у него «Каштанка». И ко­гда он, поведя серьезную войну против мышей, брат из мышеловки осторожно за хвост попавшую­ся мышь и спускал ее через низкий забор на кладби­щенский участок, то я уверен, что мышь только по­смеивалась и, наверное, в ближайшую же ночь пере- биралась обратно на дачу к своему врагу.

Александр Иванович Куприн:

Приходится повторить избитое место, но несомнен­но, что животные и дети инстинктивно тянулись к Чехову. Иногда приходила к А. П. одна больная ба­рышня. приводившая с собою девочку лет трех-че- тырех, сиротку, которую она взяла на воспитание. Между крошечным ребенком и пожилым, грустным и больным человеком, знаменитым писателем, уста­новилась какая-то особенная, серьезная и доверчи­вая дружба. Подолгу сидели они рядом на скамейке, на веранде; А. П. внимательно и сосредоточенно слу­шал, а она без умолку лепетала ему свои детские смешные слова и путалась ручонками в его бороде.

Мария Тимофеевна Дроздова:

У меня часто спрашивают: почему в письмах Антона Павловича Чехова упоминается о передаче мне поч­товых марок, вложенных в письма Марии Павловне. Это собирание Антоном Павловичем марок для ме­ня началось по следующему случаю. Как-то на кани­кулы я ездила домой на юг и возвращалась обратно в Москву. Провожая меня на станцию железной до­роги. мой одиннадцатилетний братишка, ученик г-го класса гимназии, прощаясь, сунул мне в карман осеннего пальто что-то аккуратно завернутое в бе­лую бумагу с просьбой передать эту вещь Анто­ну Павловичу. Проезжая мимо станции Лопасня, я 115

поспешила сойти и на несколько дней заехала в Ме­лихово к Чеховым. Только за ужином я вспомнила о подарке моего брата и передала его Антон)' Пав­лович)'. Чехов развернул пакетик — там оказался небольшой журнальчик, размером в небольшую дет­скую книжку. Что там было написано, я уже не пом­ню, но все было очень тщательно, с любовью сдела­но, подражая настоящему журналу, со всеми его отде­лами.