Чехов без глянца

Антон Павлович Чехов. Из письма М. Горькому. Мели­хово, 9 мая 1899 г.:

Охоту с ружьем когда-то любил, теперь же равно­душен к ней.

Интересы, увлечения и развлечения

Владимир Иванович Немирович-Данченко:

Читал много, но не запойно, и почти только бел­летристику.

Михаил Павлович Чехов:

Антон Павлович питал любовь к книгам. Кропотли­во, изо дня в день он собирал всевозможные книги, привозил с собою целые ящики из столицы, и в Ме­лихове у него составилась большая библиотека. В 1896 год)' он пожертвовал ее родному город)' Та­ганрогу для общественной библиотеки.

Александр Семенович Лазарев:

Несмотря на наружную сдержанность, в характере Чехова было много азарта, страсти, увлечения тем делом, за которое он брался. С увлечением он уха­живал за своими цветами в Мелихове, с увлечением играл в крокет в Бабкине — помню, иногда партия затягивалась, на землю опу скались густые сумерки, но Чехов не хотел бросать игры, и мы с Киселевым кончали партию, подставляя зажженные спички к невидимым шарам.

Владимир Иванович Немирович-Данченко:

В воспоминаниях о Мелихове хранятся очень ожив­ленные дни и вечера, с непрерывными шутками, пе­нием. художественными эскизами и прогулками. А когда такие развлечения исчерпывались, играли в лото. Лото Чехов любил, а в последние годы заме­нил его пасьянсом. В среде близких есть даже пась­янс, так называемый чеховский. <...> Во время ло­то, конечно, сыпались непрерывные шутки. В лото играли все: вся семья и гости.

Игнатий Николаевич Потапенко:

Монте-Карло производило на него удручающее впечатление, но было бы неправдой сказать, что он остался недоступен его отраве. Может быть, отчасти я заразил его своей уверенно­стью (тогда была у меня такая), что есть в игре этой какой-то простой секрет, который надо только раз­гадать - и тогда... Ну, тогда, конечно, выступала главная мечта писателя: работать свободно и нико­гда не думать о гонораре, о заработке, не связывать литературную работу с вопросом о средствах к жиз­ни. Чехов мечтал об этом не меньше, чем я и вся­кий другой.

И вот он — трезвый, рассудительный, осторож­ный — поддался искушению. Мы накупили целую гору бюллетеней, даже маленькую рулетку, и по целым часам сидели с карандашами в руках над бу­магой, которую исписывали цифрами. Мы разра­батывали систему, мы искали секрет. Однажды мы его нашли и поехали в Монте-Карло с точно определенным планом. Игра была малень­кая, осторожная, и тем не менее, окончив ее, мы недосчитались пары сотен франков. Опять бюллетени, снова карандаши и цифры. Под­ ходили к делу с другой стороны, вновь ехали в Мон­те-Карло и пробовали. Одно время казалось, что

мы нащупали верный путь. Выиграли раз, другой. Но на третий — неблагоприятное стечение обстоя­ тельств, — и все полетело вверх дном. В то время я, конечно, не занимался наблюдения­ми над ним. Я сам гораздо больше, чем он, мог бы быть объектом наблюдения; но когда припоминал все это. то как будто не узнавал обычно спокойно­го, сдержанного, рассудительного, уравновешен­ного Антона Павловича.

Кто из знавших его поверит, что в нем жил азарт? А между тем он углублялся в цифры, старался про­ никнуть в сущность этих странных комбинаций, разгадать их тайну. Мы спорили, каждый предла­гал свою систему и защищал ее. У него являлись остроумные мысли в этой области, и главное — что волнение его было чисто спортивное, так как он проигрывал, в сущности, пустяки. Но, однако же, в этом не было ничего трезвого. Поверить даже на минуту, что в случайных комби­нациях номеров, цветов и всяких других шансов могут быть отысканы какие-то законы, — для это­го, конечно, нужна была известная доля безумия, которое владеет игроками, делает их слепыми и приводит к гибели.

И вот он, как казалось, поставивший своей зада­чей трезвость, разумное отношение к жизни, че­ловек несомненно сильной воли, в течение десяти дней верил в это, то есть допускал для себя капель­ку безумия. <...>

Дней десять длилось его увлечение рулеткой. Он перестал принимать во внимание мои мнения и сам разрабатывал какие-то способы. Иногда он на мой зов поехать в Монте-Карло отвечал отказом. Я ехал один, но, смотришь, через час он появлялся, несколько как будто сконфуженный, становился у одного из столов и долго присматривался, наблю- 124 дал, видимо проверяя свою мысль, а потом садился

и, осторожно вынимая из кармана золотые, ставил их как-то по-новому.

Кажется, что в результате всех этих попыток был у него небольшой выигрыш. Это и есть таг опасный момент, когда игрок слепнет и с головой зарывает­ся в игру. А у него вышло иначе. Однажды он опре­ деленно и твердо заявил, что с рулеткой покончено: и действительно, после этого ни разу больше не по­ ехал туда. Взяли силу его обычные качества — благо­разумие, осторожность, уравновешенность, а глав­ное — ему стало стыдно увлекаться и отдавать силы таким пустякам.

Мария Тимофеевна Дроздова:

Чехов сам любил путешествовать и не раз уговари­вал меня поехать в те места, которые особенно чем- нибудь его поразили. — например, в Бермамыт на Северном Кавказе — и обязательно с вершины горы увидеть восход солнца. Еще он просил меня съез­дить на Соловецкие острова по Северной Двине и Белому морю.

Алексей Сергеевич Суворин:

И в Петербурге, и в Москве он любил до странно­сти посещать кладбища, читать надписи на памят­ никах или молча ходить среди могил. <...> Кладбища за границей его везде интересовали.

Антон Павлович Чехов. Из письма Н. М. Линтваре- вой. Генуя, I (13) октября 1894 г.: <...> Милан. Здесь я осматривал так называемую крематорию, где сожигают покойников, и собор. Собор так красив, что даже страшно. Было жарко. Пейзажи в Ломбардии изумительные, — пожалуй, как нигде в свете.

Теперь я в Генуе. Тут тьма кораблей и знаменитое кладбище, богатое статуями. Статуй, в самом деле, очень много. Изображены п натуральную неличи­ну и во весь рост не только покойники, но даже и их неутешные вдовы, тещи и дети. Есть статуя од­ной старушки-помещицы, которая держит в руке два сдобных хохлацких бублика.

Алексей Сергеевич Суворин. Из дневника:

15 мая 1900. Ездили на кладбище. В Девичьем мона­стыре могила его отца. Долго искали. Наконец, я на­шел. Потом поехали в Донской, потом в Данилов, где могила Гоголя. Видели, что на камне чьи-то наца­рапанные надписи, точно мухи напакостили. Любят люди пакостить своими именами.

Григорий Иванович Россолимо. Из дневника:

16 декабря 1903. Хоронили Алтухова, еще один то­варищ-однокурсник доработался. <...> Мы долго ждали у входа на кладбище, так как гроб несли на руках. Сильна, однако, меланхоличная нотка у Че­хова. Он любит, как говорит, кладбище, особенно зимой, как сегодня, когда могил почти не видно из-под глубокого пушистого снега.

Татьяна Львовна Щепкина-Куперник:

Нарочитой красоты, красивости он не терпел, не любил ничего пафосного — и свои пережива­ния. и своих героев целомудренно оберегал от кра­сивых выражений, пафоса и художественных поз. В этом он, может быть, даже доходил до крайнос­ти, это заставляло его не воспринимать трагедии: между прочим, он никогда не чувствовал М. Н. Ер­моловой <...>.

Пафос и романтизм Чехов признавал и отдавался их очарованию только в музыке. Тут границ и запретов не было. Он возил меня к соседям по имению, родст­венникам поэта Фета, только затем, чтобы послу­шать Бетховена: хозяйка дома превосходно играла.

И когда он слушал Лунную сонату, лицо его было се­рьезно и прекрасно. Он любил Чайковского, любил некоторые романсы Глинки, например, «Не иску­шай меня без нужды», — и очень любил писать, когда за стеной играли или пели. «Серенада» Брага, кото­рую пела Лика под аккомпанемент рояля и скрипки, нашла отражение в его «Черном монахе»...

Александра Александровна Хотяинцева:

Чехов говорил, что «Кармен» самая любимая его опера. Цирк он тоже очень любил.