Чехов без глянца

перешли работать луда. Впрочем, сколько помню, брат Антон сотрудничал в «Зрителе» всего 223

только один год, и, когда этот журнал потом возоб­новился, он уже больше в нем не участвовал.

Петр Алексеевич Сергеенко:

Кроме «.Антоши Чехонте» у Чехова было множест­во других псевдонимов; ему приходилось в студенче­ские годы писать в разных журналах и различного рода заметки. И тогда было не так, как теперь. Тогда подписываться своим полным именем значило при­знавать свой труд серьезным и косвенно как бы пре­тендовать на бессмертие. Чехов же слишком был скромен, чтобы придавать своим юношеским рабо­там серьезное значение. К тому же он и сам не мог припомнить всех своих псевдонимов и всех своих работ. Будучи студентом, он писал очень много, «каждый вечер по очерку».

Владимир Алексеевич Гиляровский:

Первые годы в Москве Чеховы жили бедно. Отец служил приказчиком у галантерейщика Гаврилова, Михаил Павлович и Мария Павловна учились еще в гимназии. Мы с женой часто бывали тогда у Чехо­вых, — они жили в маленькой квартире в 1оловином переулке, на Сретенке. Веселые это были вечера! Все, начиная с ужина, на который подавался почти всегда знаменитый таганрогский картофельный са­лат с зеленым луком и маслинами, выглядело очень скромно, ни карт, ни танцев никогда не бывало, но все было проникнуто какой-то особой теплотой, сердечностью и радушием. Чуть что похвалишь — на дорогу обязательно завернут в пакет, и отказы­ваться нельзя.

Иван Леонтьевич Щеглов:

Многим московским питомцам «Эрмитажа» и Тесто- ва (ресторан и трактир. — Сост.), вероятно, покажет- 2 24 ся ересью, если я отмечу здесь, что нигде и никогда

так вкусно не едал и не пивал, как за столом у Чехо­вых, по крайней мере так весело и аппетитно. <...> После ужина Николай Павлович играл на рояли; по­том что-то пели хором, чемуго оглушительно гром­ко смеялись — и. в заключение, молодежь, возбуж­денная чудною лунною ночью, потащила меня, как приезжего гостя, шататься по стогнам первопре­стольной. Антона Чехова тоже очень соблазняла прогулка, но у него на плечах была какая-то срочная работа... и он остался. Уходя, я видел, как он уселся за письменный стол, как-то по-стариковски сгорбив­шись, и снова взялся за перо.

Да. немало тяжести лежало тогда на плечах бедно­го Антона! Можно сказать, весь дом Чеховых в то время держался на одном Антоне. И нужду же пе­режил он в начале своей писательской деятельно­сти — боже упаси!

Владимир Алексеевич Гиляровский:

Мы с Антоном работали в те времена почти во всех иллюстрированных изданиях: «Свет и тени», «Мир­ском толке», «Развлечении», «Будильнике», «Моск­ве», «Зрителе», «Стрекозе», «Осколках», «Сверчке». По вечерам часто собиралась у Чеховых небольшая кучка жизнерадостных людей: его семейные, юно­ша-виолончелист Семашко, художники, мой това­рищ по сцене Вася Григорьев, когда великим постом приезжал в Москву на обычный актерский съезд. Мы все любили его пение и интересные рассказы, и Антоша нередко записывал его меткие словечки, а раз даже записал целый рассказ о случае в Тамбове, о собаке, попавшей в цирк. Это и послужило темой для « Каштан ки».

Николай Дмитриевич Телешов:

Несмотря на молчание критики, читатели живо интересовались молодым писателем и сумели верно

8 Мг1950

понять Чехова и оценить сами, без посторонней помощи.

С рассказами Чехова, так называемыми «Пестрыми рассказами», мне пришлось познакомиться доволь­но рано, почти в самом начале литературных вы­ступлений Антона Павловича, когда он писал под разными веселыми псевдонимами в «Стрекозе», в «Осколках», в «Будильнике». Потом на моей памя­ти, на моих глазах, так сказать, он начал переходить от юмористических мелочей к серьезным художест­венным произведениям. В то время он был извес­тен все еще по-прежнему — как Чехонте, автор коро­теньких веселых рассказцев. И слышать о нем при­ходилось не что-нибудь существенное и серьезное, а больше пустячки да анекдотики, вроде того, на­пример, будто Чехов, нуждаясь постоянно в весе­лых сюжетах и разных смешных положениях для ге­роев, которых требовалось ему всегда множество, объявил дома, что станет платить за каждую выдум­ку смешного положения по десять копеек, а за пол­ный сюжет для рассказа по двадцать копеек, или по двугривенному, как тогда говорилось. И один из бра­тьев сделался будто бы усердным его поставщиком. Или рассказывалась такая история: в доме, где жи­ли Чеховы, бельэтаж отдавался под балы и свадьбы, поэтому' нередко в квартиру нижнего этажа сквозь потолок доносились звуки вальса, кадрили с гало­пом, польки-мазурки с назойливым топотом. Чехов­ская молодежь, если бывали все в духе, начинала шумно изображать из себя приглашенных гостей и весело танцевать под чужую музыку, на чужом пи ру. Не отсюда ли вышел впоследствии известны!! рассказ «Свадьба» и затем водевиль на ту же тему?.

Михаил Павлович Чехов:

«Сказкам Мельпомены», изданным в 1884 году, ка» говори тся, не повезло. Она была напечатана вти

пографии А. А. Левенсона в долг, с тем чтобы все расходы по ее печатанию были погашены в первую голову из ближайшей выручки за книжку. Но не пришлось выручать даже и этих расходов, и вот по какой причине: владельцы книжных магазинов, ко­торым «Сказки Мельпомены» были сданы на ко­миссию, вообразили, что это не театральные рас­сказы, а детские сказки, и положили ее у себя в дет­ский отдел. Случались даже и недоразумения. Так, один генерал сделал заведующему книжным магази­ном «Нового времени» скандал за то, что ему про­дали такую безнравственную детскую книжку. Что сталось потом со «Сказками Мельпомены», не знал даже и сам автор. Такая же неудача постигла и дру­гую книгу Чехова того времени. Она была уже напе­чатана, сброшюрована, и только недоставало ей об­ложки. В эту книгу вошли, между прочим, рассказ «Жены артистов», впоследствии напечатанный в «Сказках Мельпомены», и «Летающие острова». Книжка же была очень мило иллюстрирована бра­том Николаем. Я не знаю, почему именно она не вышла в свет и вообще какова была ее дальнейшая судьба.

Николай Дмитриевич Телешов:

Тогдашняя критика высокомерно молчала; даже «нововременский» зубоскал Буренин, сотрудник то­го же издательства, которое выпустило эту книжку, отметил ее появление таким четверостишием:

Белл етристику-то — эх, увы!

Пишут Минские да Чеховы,

Баранцевичи да Альбовы;

11очитаешь — станет жаль Бовы!

<...> Далеко не сразу был он признан влиятельной критикой. Михайловский отозвался о нем холод­но и небрежно, а Скабичевский почему-то проро- 227

чил, что Чехов непременно сопьется и умрет иод забором.

Дмитрий Васильевич Григорович (1822-1900), пи­сатель. Письмо Л. /7. Чехову, 25 марта 1886г.: Милостивый Государь Антон Павлович, около года тому назад я случайно прочел в «11е- терб<ургской> газете» Ваш рассказ; названия его теперь не припомню, помню только, что меня по­разили в нем черты особенной своеобразности, а главное, — замечательная верность, правдивость в изображении действующих лиц и также при опи­сании природы. С тех пор я читал все, что было подписано Чехонте, хотя внутренно сердился на че­ловека, который так еще мало себя ценит, что счи­тает нужным прибегать к псевдониму. Читая Вас, я постоянно советовал Суворину и Буренину следо­вать моему примеру. Они меня послушали и теперь, вместе со мною, не сомневаются, что у Вас иаспюя- щий талант, — талант, выдвигающий Вас далеко из круга литераторов нового поколенья. Я не журна­лист, не издатель; пользоваться Вами я могу, только читая Вас, если я говорю о Вашем таланте, говорю по убеждению. Мне минуло уже 65 ле г, но я сохра­нил еще столько любви к литературе, с такою го­рячностью слежу за ее успехом, так радуюсь всегда, когда встречаю в ней что- нибудь живое, даровитое, что не мог, — как видите, — утерпеть и протягиваю Вам обе руки. Но это еще не все, вот что хочу при бавить: по разнообразным свойс твам Вашего песо мнеиного таланта, верному чувству внутреннего анализа, мастерству в описательном роде (метель ночь, местность в «Агафье» и т. д.), чувству