Она закусила губу.
– Люси!
Он говорил тем же мягким, спокойным, доверительным тоном, как тогда, в постели.
– Люси, слышишь меня? Не бойся. Я тебе ничего не сделаю. Ответь, Люси.
Она с трудом подавила желание выстрелить сразу из обоих стволов, чтобы заставить замолчать и этот голос, и все воспоминания, которые были с ним связаны.
– Люси, дорогая…
Ей показалось, что он плачет.
– Дэвид напал на меня. Это произошло так неожиданно. Я был вынужден убить его. Я сражался за свою страну, ты не должна ненавидеть меня за это…
Что он такое говорит? Какой-то бред. Может, он лишился рассудка и в последние дни не в своем уме? Хотя внешне он казался в полном здравии… а тут совершает убийство… Конечно, она не знает всех обстоятельств. Стоп. Дальше ни шагу. Он явно что-то затеял, старается успокоить, размягчить ее сердце.
Неожиданно в голову пришла идея.
– Люси, поговори со мной… – Его голос затих.
Она на цыпочках проскользнула в кухню. Боб наверняка предупредит ее, если Фабер перейдет от слов к делу. Она порылась в ящике с инструментами, нашла клещи, тихонько подошла к окну и нащупала пальцами головки трех приколоченных там гвоздей. Осторожно, затаив дыхание, она вытащила гвозди один за другим. Лицо горело от напряжения, сердце бешено колотилось в груди. Так же тихо Люси вернулась в гостиную, узнать, все ли в порядке.
– … не мешай мне, и я тебя не трону…
Через мгновение она была уже снова на кухне, осторожно открыла окно, притащила за ошейник собаку.
– Неужели ты думаешь, я могу тебя обидеть? Да ни за что в жизни…
Она нежно погладила Боба по спине. Давай, мальчик, давай. У нас нет другого выхода. Боб ринулся в открытое окно.
Она сразу же опустила раму и с размаху, тремя ударами, быстро забила длинный гвоздь.
Молоток упал на пол, она схватила ружье, выбежала в гостиную и, прижавшись к стене, подобралась к окну.
– Даю тебе последний шанс! – Генри перешел к угрозам.
За окном кто-то быстро пробежал, наверное, Боб. Затем раздался жуткий, пугающий лай, потом рычание. Люси не могла себе представить, что колли способна на такое. Очевидно, Боб прыгнул, потому что после вскрика чье-то тело глухо ударилось о землю. Затем она услышала возню, щелканье зубов… опять кто-то побежал, вскрик боли, отрывистые слова на чужом языке… заскулил Боб.
Звуки становились все тише, словно удалялись, потом наступила тишина. Люси по-прежнему стояла, прижавшись всем телом к стене, и прислушивалась. Она хотела побежать и проверить Джо, опять передать сигнал по радио, хотела кашлять… но стояла, как вкопанная, не в силах шевельнуться. Она на минуту представила кровавую картину и то, что Боб мог сделать с Генри. Больше всего Люси хотела услышать лай собаки у дверей дома.
Она посмотрела на окно и только сейчас осознала, что видит стекло, различает раму, а не просто серое пятно на черном фоне, как раньше. Снаружи по-прежнему ночь, но небо уже не кажется таким темным. С минуты на минуту наступит рассвет, тогда она сможет видеть все предметы в комнате, а Генри уже не удастся рассчитывать на внезапность и темноту.
Вдруг вдребезги разлетелось стекло, осколки посыпались в стороны, рядом с ее лицом. Она аж подпрыгнула от неожиданности, почувствовала резкую боль в щеке, потрогала рукой, нащупала царапину. Люси направила дробовик на окно, ожидая, что сейчас там появится голова Генри. Ничего не произошло. С минуту она простояла с ружьем наизготовку, затем стала искать причину, по которой разбилось стекло.
Люси уставилась на пол. Там среди обломков стекла темнел какой-то предмет. Она нагнулась, чтобы разглядеть его поближе, и почти сразу же узнала тело Боба.
Люси закрыла глаза, отвела взгляд в сторону. Странно, что она ничего не чувствует, никаких эмоций. Сердце онемело от страха, напряжения и картин смерти, которые пришлось лицезреть: сначала Дэвид, затем Том, ужасная ночь в доме… Люси чувствовала только голод. Вчера весь день прошел на нервах, о еде не могло быть и речи. Выходит, последний раз она ела тридцать шесть часов назад. Теперь, в самый неподходящий момент, она чувствовала непреодолимое желание съесть хотя бы бутерброд с сыром.
В окне что-то появилось. Сначала она лишь краем глаза уловила еле заметное движение, быстро повернула голову.
На подоконнике лежала рука Генри.
Она уставилась на нее, словно загипнотизированная: мужская рука с красивыми длинными пальцами, без колец, кожа белая, но вся в грязи, ухоженные ногти, кончик указательного пальца заклеен пластырем. Рука, которая ее гладила, вытворяла с ее телом все, что угодно, забавлялась, как с игрушкой, – эта же рука вонзила нож в сердце старого пастуха Тома.
Рука убрала торчащий из рамы осколок, за ним другой, расчищая пространство; затем начала шарить по подоконнику, чтобы найти задвижку и открыть раму.
Тихо, не спеша, стараясь остаться необнаруженной, Люси переложила ружье в левую руку, правой вытащила из-за пояса топор, размахнулась и изо всей силы опустила лезвие прямо на его запястье.
Наверное, до этого Генри что-то почувствовал, может быть, услышал, как топор просвистел в воздухе, или заметил движение у стены – так или иначе, но буквально в последнюю секунду он отдернул руку.
Удар обрушился на подоконник, лезвие застряло в дереве. Какое-то мгновение Люси была уверена, что промахнулась, но тут снаружи раздался вопль – на покрытом лаком деревянном подоконнике, будто гусеницы, лежали два отрубленных пальца.
Она услышала топот убегающих ног.
Ее вырвало.
Внезапно она почувствовала себя совсем обессиленной. В конце концов, она лишь хрупкая женщина и, видит Бог, настрадалась достаточно. Почему это выпало именно ей? Для того, чтобы справляться с такими ситуациями, есть полицейские, солдаты, они для этого и существуют. Никто не вправе ожидать, что женщина, домохозяйка, к тому же мать маленького ребенка, будет бесконечно долго сдерживать натиск опасного преступника, убийцы. Кто сможет винить ее, если сейчас она прекратит борьбу? Кто может сказать, что в такой ситуации он действовал бы лучше, держался дольше, сохранил бы больше сил?
Все. Довольно. Теперь пусть за дело берутся они – все те, кто снаружи, а не в этом проклятом доме – полиция, армия, кто там еще следит за эфиром? Она сделала все, что могла.
Люси наконец оторвала взгляд от жутких обрубков на подоконнике, поднялась вверх по лестнице, взяла второй дробовик, с двумя ружьями вошла в спальню.
Слава Богу, Джо по-прежнему спал. Похоже, он даже не ворочался во сне, лежал, безмятежно раскинувшись на кровати, и абсолютно не знал, какая трагедия разворачивалась в доме. Впрочем, сейчас он спит уже не настолько крепко. Что-то в его лице, дыхании подсказывало ей, что вскоре мальчик проснется и непременно захочет получить свой завтрак.
Так захотелось, чтобы все стало, как прежде: встать утром, приготовить завтрак, одеть Джо, потом сделать простую привычную работу, например, постирать, почистить что-то, нарвать зелени в огороде, заварить чай… Удивительно, почему эта жизнь не приносила ей никакого удовлетворения, почему так беспокоило отношение к ней Дэвида, наскучили длинные однообразные вечера, бесцветный тусклый пейзаж, когда вокруг только торф, вереск и вечный дождь…
Все это казалось таким далеким, утерянным безвозвратно.
Тогда она мечтала оказаться в толпе, хотела городской суеты, слушать музыку, разговаривать с разными людьми. Теперь все обстояло совсем по-другому. Как ей могла надоесть ее жизнь, ведь все, что в конечном счете нужно человеку, – это свой дом, семья, уют, возможность жить спокойно.
Она сидела перед передатчиком, уставившись на рычажки и кнопки. Надо обязательно сделать еще одно дело, затем можно отдохнуть. Необходимо собраться с мыслями, подумать. Цифровых комбинаций не может быть много. Она стала работать с ключом, пытаясь отбить морзянку, используя набор цифр на
