я не скажу больше ни слова, пока не останусь с вами наедине.
Несколько секунд продолжался поединок взглядов. Очевидно, Монмут пожалел, что согласился допустить сына к разговору, так как теперь ему приходилось уступать еще до начала, пусть даже в мелочи.
— Выйди, Вирджил, — приказал он наконец.
— Но, отец…
— Я дважды не повторяю!
Вирджил бросил на Люсьена испепеляющий взгляд и вышел, хлопнув дверью.
— С тем же успехом он мог бы остаться, — буркнул герцог, усаживаясь напротив. — Вы все равно ничего не добьетесь.
— Посмотрим.
— Вы самонадеянны.
— Как правило.
Люсьен уселся поудобнее, положил ногу на ногу, открыл часы и долго на них смотрел. Александра любопытна, думал он, будем надеяться, что это фамильная черта. Часы показывали четверть четвертого. Не стоило затягивать визит, если он не желал, чтобы возможный разговор Александры с Розой увенчался общим решением помочь пленнице бежать.
— Итак, чего же вы от меня хотите, милорд? — нетерпеливо осведомился Монмут.
— История с лордом Уилкинсом стоила вашей племяннице репутации. С тех пор она чувствует… некоторую непрочность своего положения.
— И поделом потаскушке! Мне понадобились недели, чтобы замять скандал.
— Как благородно с вашей стороны. Тогда почему вы не замяли его до конца?
— Замял настолько, чтобы это больше не угрожало мне и моей семье. Если бы Александра убралась из Лондона, со злословием было бы покончено. Наняв ее, вы снова развязали языки сплетникам.
— Одним словом, скандал продолжается, и вам это невыгодно.
— Мне стоит только щелкнуть пальцами, и ее имя будет навсегда вычеркнуто из анналов нашей семьи. Это разом решит все проблемы.
Люсьен некстати вспомнил, что Александра сравнивала его со своим дядей. Теперь это понравилось ему даже меньше, чем тогда. Герцог представился ему в виде преграды на его пути, которую он решил во что бы то ни стало преодолеть.
— Итак, Килкерн, вы пришли ко мне…
— Потому что вашей племяннице нужна поддержка семьи. Леди Уилкинс постоянно мутит воду и мечтает передать Александру в руки закона вопреки тому, что на ней не лежит никакой вины в смерти старого развратника Уилкинса.
Монмут усмехнулся, затем нахмурился. Люсьен дал ему время поразмыслить, зная, что на месте герцога тоже не спешил бы верить тому, что идет вразрез с уже сложившимся мнением.
— Она в Лондоне, вот в чем все дело! — наконец проворчал старик. — И уже успела привлечь к себе всеобщее внимание, поселившись в вашем доме, а также повсюду появляясь в вашем обществе. Держу пари, она делит с вами постель!
— Я бы не советовал держать на это пари, чтобы не осложнять и без того серьезное положение дел.
— Только послушайте, кто читает мне лекцию о приличиях! Отпрыск человека, которого король застал в тронном зале под юбками у леди Геффингтон! И это через неделю после венчания с вашей матерью!
— Я слышал иное, — холодно заметил Люсьен. — Они баловались прямо на троне.
Герцог развел руками, показывая, что у него нет слов, и направился к горке с напитками.
— Похоже, мне до самой смерти придется расплачиваться за глупую прихоть сестрицы! Художник, скажите на милость! Хорошо хоть, не сапожник! — Он налил себе бренди, не потрудившись предложить бокал гостю. — Если достойную дочь своей матери бросят в тюрьму, крик будет стоять до небес, и все газеты набросятся на имя Монмутов, как голодные псы. Можете передать своей пассии, что я дам тысячу фунтов отступного, если она немедленно уберется в провинцию. Там есть одна школа или пансион, где ее всегда привечали, и пусть не смеет носа оттуда высовывать! Это мое последнее слово.
Люсьен осознал, что вертит в руках часы и уже успел повредить на злополучной вещице цепочку. Он поспешно спрятал часы и поднялся.
— Если бы речь шла о деньгах, тысяча фунтов не составила бы для меня проблемы. Я бы дал и больше.
— А я не дам!
— Попытайтесь вообразить себе иной выход из положения, который не включал бы отъезд Александры из Лондона.
— Я не потерплю ее здесь, и точка!
Едва герцог поднес бренди к губам, Люсьен выбил бокал у него из рук, и тот разбился о каминную решетку, покрыв персидский ковер крохотными солнечными бликами от бесчисленных осколков.
— Напыщенный осел! — процедил он сквозь зубы. — У Александры никого нет, кроме вас и вашего бестолкового сынка! Положим, невелика радость, но если вы соизволите раскрыть для нее объятия и покажете всем, что отныне она под вашим покровительством, это отчасти искупит ваши прегрешения перед женщиной, в жилах которой течет ваша кровь.
Вирджил сунул голову в дверь и вытаращил глаза на осколки.
— Отец, что это было?
— Вон! — рявкнул Монмут.
Когда дверь за его отпрыском захлопнулась, герцог обратил к Люсьену разъяренный взгляд.
— Как вы посмели!
— Я хотел оскорбить вас, и именно это сделал. А почему бы нет? Вы столько раз оскорбляли Александру.
— Да я…
— Знаю, знаю. Вы меня в порошок сотрете и все такое, Только речь не обо мне, а о вашей племяннице, поймите это наконец. Признайтесь, вы вели себя по отношению к ней как последний негодяй. Перед вами она совершенно беззащитна, и ваша позиция не делает вам чести.
— Беззащитна, как же! С таким покровителем, как вы!
— И все же она нуждается в вас.
— Что вы задумали, Килкерн? — подозрительно спросил Монмут.
— Я хочу жениться на Александре.
— Вы не в своем уме!
— У меня есть на то причины.
— Раз так, женитесь на здоровье! Ваше имя и титул защитят ее ничуть не хуже, чем мои. Я буду только счастлив переложить эту обузу на ваши плечи.
Люсьен против воли усмехнулся. Теперь ему было ясно, что упрямство Александры все же идет от ее родни по матери.
— Вы должны сделать первый шаг к примирению. Не стану вдаваться в объяснения, потому что детали вас не касаются.
— Когда будет объявлено о помолвке?
— В среду. Я даю в Балфур-Хаусе ужин по этому поводу.
Ну вот, осталось самое трудное: пригласить герцога и тем самым дать ему шанс отказать наотрез.
— Вам следует явиться в мой дом — это покажет всем, что ваши отношения с племянницей восстановлены.
Монмут помрачнел. Наконец он поднял голову и вздохнул:
— Я уже стар для того, чтобы заводить могущественных врагов. Итак, Килкерн, чем бы ни был обусловлен ваш безумный поступок, мне он выгоден. Я приду.
— Один, без сына.
— Без сына, будь он неладен!
Когда на закате Люсьен переступил порог погреба, он выглядел еще более усталым, чем
