– Зачем?
– А вдруг подсыпали снотворного?
Американец взял сахарницу, ложечку, улыбнулся Павлику:
– Вам какой кофе? С сахаром? Со сливками?
– Со стрихнином!
Доброе лицо американца скривилось.
Теперь он окончательно утвердился в мысли, что в России действительно все совсем не так, как в других странах. В его сознании Россия окончательно выломилась из всех мировых схем. Про себя он страшно боялся, что эти непредсказуемые русские бросятся на лысого угонщика и в небе вспыхнет звезда взрыва. От русских всего можно ожидать, подумал он.
– Нет, вы только подумайте!
Обычно бледное лицо Павлика пылало.
Одна мысль о том, что самолет посадят в каком-нибудь захолустье, приводила его в бешенство. Ведь посадка – это томительные переговоры с угонщиком, это большой и реальный риск, а потом тотальный шмон. Стоило волноваться на энской таможне, трястись на паспортном контроле, злобно подумал он, если в какой-то неведомой дыре меня заново перетрясут с головы до ног.
Тотальная проверка!
Павлик содрогнулся.
При желании на него теперь много чего можно накопать.
Это же вы, скажут, господин Павел Мельникофф в свое время собирались угнать самолет из Советского Союза! Это же вами интересовалось Пятое управление КГБ, потому что своими дурацкими действиями вы постоянно отвлекали упомянутое управление от тщательного контроля над сибирской интеллигенцией. Помните? Вас даже в Благушино выслали. Опять за свое? Не сладок вам дым отечества.
– Вы только подумайте! – губы Павлика возмущенно дергались. – Всю жизнь бегаю и бегаю. Сколько можно? Это ты хреново придумал, – злобно обратился он к Романычу. – Всю жизнь убегать, значит, никогда не достигнуть цели.
Лысый фэтсоу насторожился.
Он никого не боялся. Ну, может, Катерину немного.
Обычно все пялились на Катерину, как на волшебное зеркало, а Романыч воротил голову. Впрочем, какой смысл пялиться на женщину, если в любой момент и она, и ты сам можете превратиться в дым?
– Нет, вы только подумайте! – пытался вырваться Павлик из какой-то сложной, чрезвычайно запутанной мысли. – В Америке понятно. Там есть из-за чего. – Он схватил чашку с горячим кофе, подул на нее и поставил обратно. – Но у нас-то! Какого хрена? Вылетаешь в Ганновер, а садишься в Рыбинске!
– Не обязательно в Рыбинске, – кивнул Романыч. – Но я тоже не доверяю самолетам.
Сам того не зная, он буквально повторил слова, сказанные когда-то террористом, возившим Дэниса на остров свободы.
– Бедрум на первом этаже! Нет, вы только подумайте! – продолжал бесноваться Павлик. Он был вне себя от мысли о тотальном шмоне. Ситуация сводила его с ума. – Ни заработать, ни сохранить! Что за страна? Все стремятся добраться до лестницы, ведущей вверх, а таких лестниц – раз и обчелся. А бегут, толкаются. Каждый надеется, что это именно он взберется на самый верх, увидит мир, освещенный Солнцем. А вот хрен! – заорал он. – Как ни карабкайся вверх, все равно окажешься внизу. Это в Америке, заработав миллион, можно выскочить на балкон, с которого мир виднее. А у нас все лестницы ведут вниз. Только вниз, слышишь, Пахомыч? Это тебе только кажется, что тебя иначе зовут. Пахомыч ты! Бежишь вверх, а оказываешься в подвале!
– О чем это ты?
– Да о русской мечте! – заорал Павлик, крепко сжимая подлокотники кресла. – Где сейчас Борис Абрамович с его миллионами? Правильно, за отдаленным бугром! А сидеть за отдаленным бугром разве не все равно что сидеть в подвале? А где Владимир Александрович? – Павлик явно думал, что упоминаемые им имена что-то говорят и лысому фэтсоу. Катерина с беспокойством потянулась к Павлику, но он оттолкнул ее руку. – Когда Владимир Александрович ковал в своем первом кооперативе медные браслеты, он ведь тоже считал, что ломится вверх по лестнице. Это сейчас он понял, наконец, что Испания – тот же подвал. А Мишка с задворок московского завода «Калибр»? А Владимир Олегович с его любовью к футболу?
– Хочу клубники.
Романыч покосился на Катерину.
Чувствовалось, что он на винте. Лысина покраснела, грязный палец с отбитым ногтем лежал на взрывном устройстве. Требования, изложенные в записке, переданной пилотам, уже обсуждались на Земле, умные головы обсчитывали ситуацию, но сам-то Романыч имел дело только с теми, кто сидел перед ним. Никто из них не интересовал его. Так, разменный материал… Рукав серого дешевого пиджака задрался и Катерина увидела на коже Романыча широкий темный шрам, будто кто-то пытался отхватить ему руку топором.
– Вы только подумайте! – никак не мог уняться Павлик. – Вся Россия спит на тюфяках, набитых долларами. Этих долларов в России больше, чем в самой Америке. А толку?
Он оттолкнул руку Катерины.
– Я столько лет работал головой! Добрался до верха лестницы, а тут ты! – заорал он на Романыча. – Откуда ты такой вылез? Ну, дадут тебе миллион, что с того толку? Ты ведь, как все, закопаешь его в подвале! Будешь жрать постную картошку и спать на тюфяке, набитом долларами. Вот российский стиль, – крикнул он испуганному американцу. – Ты можешь взорвать нас, – заорал он уже лысому, – но у тебя никогда ничего такого не будет! Такой красивой жены, как у меня, не будет! И жить ты никогда не научишься! И вообще… Может, у тебя даже взрывчатка сраная, как всё в России? А, Пахомыч?
– Романыч я.
– Да какая разница? Пахомычем был, Пахомычем помрешь. Сам подумай! Я ведь всю жизнь мечтал о свободе. Выбился, живу среди нормальных людей, могу влиять на течение событий, обо мне в газетах пишут как о победителе. И вдруг – ты! Какого черта? Если я сяду в тюрьму, – злобно предупредил он, – незнакомые люди будут бороться за мое освобождение, а ты со своей лампочкой…
– Павлик!
Он замолчал.
Он действительно хотел когда-то бежать из страны.
В Томске в восемьдесят пятом с коротким корешком Олегом Роговым подобрали удобную железяку. Сама ложилась в руку, требовала крови. В самолет такую легко пронести, скажем, в трости. Вот прихрамывает юноша, с БАМа приехал, на груди комсомольский значок. Рубка пилотов в те годы не запиралась. Ух, наделали бы шороху на большой высоте. Гони, дескать, на юг, к евреям! Или наоборот на север, к шведам! И улетели бы, но игра судьбы: в день накануне побега, когда билеты на московский рейс были уже приобретены, в местной газете появился некий телефонный номерок… Так сказать, телефон доверия… Пятое управление работало с интеллигенцией… Наткнувшись на этот номерок, Павлик почему-то не смог уснуть. Все было как затмение, сон не шел. Анализировал каждый шаг. Представлял дикие рожи афганцев, если угонят самолет на юг… Или самодовольные, тупые рожи шведов…
Под утро рука сама набрала номер.
Да, да, угон пассажирского лайнера… Я не шучу, нет… Коренной томич, патриот…
В ту же ночь Олег Рогов попал в знаменитое здание на проспекте Кирова. А патриота Павла Мельникова, слегка пожурив, отправили в село Благушино. Куда ни ткнись, везде гэбэшники или Пахомычи. Я годами деньги копил, искал способы удвоить капитал, утроить. Кормился сам, давал кормиться людям. Бегал от путчей и революций, зарабатывал, домик купил в Германии, Катьку сделал европеянкой. Вон как смотрит на лысого.
– Пахомыч, тебе Джиоконда нравится?
– Чего такое?
– Неужто не слышал? Такая женщина на картине.
– А-а-а, знаю.
– А говоришь, не нравится.
– Потому и говорю.
– А кто тебе нравится?
– П
– Вот видишь, – навел палец на лысого Павлик. – Хоть какая-то Петра тебе нравится. Эта уж точно румынка, да? Хотя бы ради этой своей Петры, – взмолился он. – Пахомыч! Она наверное ждет тебя! Продай мне свою сбрую, – указал он на мигающую лампочку. – Я тебе денег дам.
– Ты для меня не покупатель.
– Это как? – опешил Павлик. – А кто же для тебя покупатель?
– Государство.
Романыч произнес слово
– И сколько ты просишь?
– У тебя столько нет.
– Пахомыч!
Все посмотрели на Павлика.
– Пахомыч, заклинаю! Все, что угодно, только не связывайся с государством. Оно тебе ноги вырвет. Ты перед ним ничто. Один мой приятель спер пять тысяч рублей, ничего особенного ему не светило. Так у него гонор! Он обиделся. Мол, государство его обидело! Другие тащат миллионами, а он всего пять тысяч. Потребовал государственного защитника. Пусть, мол, государство меня и защищает. Ну вот. Защитило. На полную катушку. Семь лет! Даже диссидентам не всегда столько давали.
7
Все это время в бизнес-класс никто не входил.
