В эконом-классе спали. Самолет рассекал воздух на огромной высоте. За бортом – минус пятьдесят, безоблачно. Курса пилоты не меняли. Обманчивое спокойствие внушило Павлику смутную надежду. Если лысый фэтсоу приказал гнать самолет, скажем, в Швецию… Это бы хорошо. Главное, не в Москву. В Швеции гражданин Германии Павел Мельникофф не будет подвергаться таким унизительным проверкам, как в Москве. Главное, приземлиться не в России. Где угодно, только не в России. В России меня уроют. Катька предупреждала: не летай в Энск…
А если лысый фэтсоу сдастся в России?
Ой, покачал головой Павлик. Лет пять светит точно.
А Катька – блондинка. Она не умеет ждать. У нее ровно столько мозгов, чтобы только дождаться на перекрестке зеленого света.
Он взглянул на Катерину и сердце его растаяло.
И она улыбнулась. И Павлик сразу решил: ерунда все это. И надежда вновь горячо затопила сердце. Ну, прилетим в Швецию… Или в Турцию… Это ничего, ведь мы жертвы… Выберем с Катькой самый дорогой ресторан, пригласим американца, и отпразднуем наше очередное счастливое избавление…
– А ты не в Париж, а, Пахомыч?
– Да нет. Куда мне. Не знаю там никого.
– Вена? Хельсинки? Стокгольм?
– Да ну. С чего бы?
– К талибам?
– Да ну, к талибам. Ты скажешь! Я в Сыктывкар.
Павлика как оглушило.
Секунду ничего перед собой не видел.
Потом забормотал:
– Как в Сыктывкар? Ты спятил? Требуй, чтобы гнали самолет в Швецию.
– Да нет. Я уже указал летчикам. Мне в Сыктывкар надо!
– Ты что? – злобно заорал Павлик. – Там одни лагеря!
– Ну да. Я знаю.
– Откуда знаешь?
– На поруках сидел у кума. Девять лет. Седьмая зона, – даже с некоторой охотой объяснил лысый. – Вышел на волю, что делать? Посадили на плешь, разрешили жить в Якутске. Вроде как солнцеворот-спиридон, только административно высланный. Просил, чтобы оставили в Сыктывкаре. Нельзя. Сказали, что это для Якутска я честный, а в Сыктывкаре нельзя.
– Так чего ты кинулся в Сыктывкар?
– В Якутске холодно. Комары.
– А в Коми комаров нет?
– Конечно, есть. Но там… П
– Какая еще П
– Дружка сладкая, – застенчиво улыбнулся фэтсоу.
– Ты педик, что ли? – обомлел Павлик.
– Дружка… П
Что за черт, с тоской подумал Павлик. Почему этого лысого педика не устраивают бабы? Ведь делай с бабами все, что захочешь, зачем нюхать мужской пот?
Спросил:
– Этот П
– Ага.
– Сколько ему осталось.
– Считай, все четыре месяца… И семь дней…
– Четыре месяца? – изумился Павлик. – Ты что, точно чокнутый? Дождаться не мог? Ревнуешь?
Романыч не ответил.
Зато Катерина выдохнула:
– Клубники хочу.
– Заткнись! – заорал Павлик.
Он задыхался.
Грудь сжимало.
Он чувствовал себя запертым в клетке.
При этом гнусная клетка с большой скоростью неслась в Сыктывкар к самым комариным местам и сильно отдавала дерьмом.
– Неужто тебя волнует верность какой-то там П
– А верность твоей жены? – Романыч посмотрел исподлобья.
– Она баба!
– Какая разница?
– Тебе начальство хвост оторвет.
– Тогда я сам вам всем оторву хвосты, – мрачно пообещал фэтсоу. Видно было, что он все хорошо обдумал. – Мне теперь все равно. Я в драку ввязался. Я такой факел сделаю из этого самолета, что все начальство залюбуется.
– А мы?
Романыч не ответил.
– Ты спятил, ты точно спятил, Пахомыч, – перевел дыхание Павлик. – Ты очнись, посмотри правде в глаза. Посмотри пристальнее в глупые мутные подслеповатые глаза правды. Будь я верующим, я бы точно сейчас крикнул Богу: зачем ты создаешь таких дураков? Ведь лучше
Занавеска отдернулась.
В проходе возникла стюардесса.
Он была бледненькая, но хорошенькая.
С ужасом поглядывая на зеленый огонек, мигающий на обширном животе Романыча, она негромко объявила:
– В Сыктывкаре дождь.
– Вот видишь! – обрадовался Павлик. – Плюнь на П
– Сыктывкар не принимает, – повторила стюардесса, не сводя зачарованных глаз с зеленого огонька. – Там дождь с сильным боковым ветром.
– Ты это… Мне не крути… До Сыктывкара минут сорок лёту… – Было видно, что Романыч хорошо подготовился ко всяким неожиданностям. – Чего нам дождь даже с сильным боковым ветром? Бомба хуже. Через час не сядем, запалю самолет.
– Гони в Стокгольм, – выругался Павлик. – В лагере тебе яйца отрежут.
Он был не в себе. Это же Россия, своя, родная, говенная, сладкая, темная, непостижная, значит, должен быть какой-то выход. В России всегда есть выход, хотя бы самый дерьмовый.
Вдруг очнулся Кошкин.
После фляжки «Хеннеси», высосанной чуть не один присест, он плохо соображал. Разбитые губы, правда, подсохли, боли Кошкин почти не чувствовал. При первом взгляде на присутствующих, он с удовлетворением убедился, что все румыны на местах. Вот только фляжка, блин, валялась пустая. Как бы не веря, поднес ее к глазам. Вопреки очевидному, надеялся найти каплю алкоголя. Но фляжка была пуста. Отставив ее, сказал Романычу:
– Вроде, видел тебя где-то.
– На банке с тушенкой.
– Ну?
– Не зли меня, сволочь, – негромко ответил фэтсоу, не снимая грязного пальца с мигающей зеленым огоньком лампочки.
8
Боже мой, думала Катерина. Зачем они говорят так быстро?
Все так хорошо началось. Удобный рейс, интересные идеи. И вдруг лысый дурак, стремящийся там к какой-то… к какому-то… Вот почему он смотрел на меня как на кошку…
Всю жизнь Катерина мечтала о чистой любви.
В детстве имела видение. Сидела с матерью голенькая в бане на горячем полк
