Дескать, как там Пахомыч? Не передать привет?
Катерина засмеялась. Ей нравилось, как проходил полет. Будь в салоне только американец, сдохли бы от скуки. Проводив взглядом отправившегося в эконом-класс Кошкина, задумалась. Почему американцы постоянно ссылаются на законы? Разве Кошкину законы нужны? Кошкину справедливость нужна. Он зарабатывает и поддает, поддает и зарабатывает. Таких сейчас много. И все рвутся в Европу, потому что боятся друг друга, знают, что сидят друг у друга на крючке. Правда, из Европы все эти Кошкины скоро схлынут. Даже быстрей, чем схлынула волна новых русских в малиновых пиджаках и с голдами на шее. Скучный американец останется, и Павлик останется, и другие разные люди останутся, а Кошкины схлынут.
О чем-то таком говорил в Мюнхене умница Карпицкий.
Русская мечта, говорил Карпицкий, – стать европейцем. Сам уже не первый год живет в Германии, много думал о русской мечте. Выйти в люди, стать европейцами. Показать себя в полную силу. Умный русский царь прорубил окно в Европу, но дорубят его русские финансисты. Чем-то Карпицкий напомнил Катерине Семина, – странного человека, с которым два года назад говорила на острове под Благушино. Вроде и ничего такого не было сказано, а…
Катерина вздрогнула.
В бизнес-класс втолкнули Кошкина.
Лицо у него было разбито. Кровь скопилась в уголках губ, капала на дорожку под ногами. Кошкин неаккуратно сморкался и прикладывал к разбитым губам носовой платок, почерневший от крови.
– К вам… К вам…
Кошкина подталкивала мужская рука.
Упав в кресло под иллюминатором, Кошкин увидел фляжку с коньяком, неосторожно оставленную американцем на столике, и одним махом опростал ее. И отключился. А человек, втолкнувший Кошкина в салон, пожаловался: «Совсем забодал, козел! Одни травкой гасятся, другие выпивкой, а этот что удумал! – И показал, что придумал
И вдруг до Катерины дошло: это же тот толстяк, что наступил ей на ногу в накопителе и не извинился! И до Павлика дошло: это же тот самый фэтсоу, которого он окрестил Пахомычем. Только американец смотрел на странного гостя с непониманием. В России все быстро происходит, подумал он.
Но на Катерину американец смотрел с восторгом и с ужасом.
Такой женщине просто так не предложишь
– Ну, совсем забодал, – сердито отдул толстую губу лысый фэтсоу (он, понятно, имел в виду Кошкина). – Все Пахомыч да Пахомыч! А какой я ему Пахомыч? – пояснил он, нехорошо глядя на Павлика. – Никакой я не Пахомыч, а вовсе Романыч. А этот подойдет, пошлепает по лысине ладошкой, будто я лох. Пахомыч, говорит.
И спросил:
– Кто отнесет записку?
Первым ситуацию просек американец.
С небольшим опозданием, но он первым учуял темную опасность, исходящую от лысого толстяка. Серьезную опасность. Настоящую. Раздутый живот под широким пиджаком… И правый карман оттопыривается…
Впрочем, в кармане лысого оказались сигареты.
Скользнув невыразительным взглядом по напряженным лицам, фэтсоу неторопливо раскурил дешевую вонючую сигарету.
– Хотите кофе? – спросил американец.
Предупредительность к пассажирам такого толка выработалась в нем еще в юные годы.
Романыч не ответил.
Сперва выпустил из ноздрей вонючий дым, брезгливо глянул на Катерину, только потом на Павлика:
– Куда летим?
– То есть, как это куда? – занервничал Павлик. – В Ганновер.
– И баба туда же?
– И баба.
– И ты? – спросил Романыч американца.
– А что? Есть выбор?
Романыч не ответил.
Мрачно курил. Столбик пепла упал на дорожку.
Наконец как бы очнулся и презрительно сунул окурок в пепельницу подлокотника. Оттуда еще долго тянуло дешевым дымом. С той же непонятной брезгливостью уставился на Катерину, но выбрал американца. «Передашь записку». Подумав, пояснил: «Бабам передашь, стюардессам. Жрут кофий за занавеской. Скажешь, у меня справедливые требования. А то самолет разнесу в пыль».
Произнося эти короткие, ужасные слова, Романыч как бы ненароком расстегнул широкий серый пиджак. Полы разошлись и все увидели, что полнота лысого фэтсоу в большой степени искусственная: живот был охвачен кожаным поясом, из специального кармана торчала ручка с кольцом – может, граната. И торчали какие-то подозрительные цилиндры и трубки, опутанные цветными проводами. И убедительно мигала на поясе зеленая лампочка.
Хоть бы красная, подумал Павлик.
Нелепость ситуации его просто оглушила.
Все шло так хорошо, все путём шло, тип-топ, замечательно, через несколько часов Ганновер, можно забыть российские чудеса, и вдруг этот придурок с бомбой! Получается, я сам его разозлил.
– Ты это, – мрачно предупредил Павлика фэтсоу. – Ты не дергайся, и все будет хорошо.
И спросил, имея в виду американца:
– Откуда румын?
– Дались вам сегодня румыны, – расстроилась Катерина. – Не румын он. Американец.
– А мне по барабану. У нас такой вот румын на пятой зоне конопатил свинарник. По неправильной статье сел.
Обыденное
– Хотите коньяку?
– Да его лох выглотал.
Павлик покачал головой.
Бедняга Кошкин уснул, как отрубился. Это у него нервное.
– Как вы с таким арсеналом поднялись на борт?
– Люди, они везде люди, – неодобрительно ответил Романыч. – Денежки любят.
– Откуда у тебя столько?
– А тебе зачем?
– Просто интересно: сколько стоит такая сбруя?
– Купить хочешь?
– А продашь? – сразу воспрянул Павлик. – Учти, тут с нами настоящий американец, – Павлик ткнул кулаком в сторону вернувшегося улыбающегося Дэниса. – Он добавит.
И крикнул американцу:
– Добавишь?
– Офкос.
Правда, Дейв Дэнис не совсем понимал, зачем этот русский собирается купить бомбу? И что он будет с нею делать, если лысый фэтсоу действительно ее продаст? Какая разница, в чьих руках находится бомба, если из самолета ее все равно не выбросишь? Нет,
– А если бы продал? Что тогда?
– Да ничего. Просто не сказали бы никому.
Признался:
– Вот так надо в Ганновер!
Романыч нехорошо моргнул:
«В Ганновер»… – Видно, вспомнил какую-то обиду: – Ты не дергайся… Знаешь высоту, на какой летим?… Вот-вот, десять тысяч метров, – подтвердил он, – по радио передавали. С такой высоты падать…
– Хочу клубники.
Фэтсоу, Павлик и американец изумленно уставились на Катерину.
Она потянулась, вытянула ноги, повторила:
– Хочу клубники.
И долго, влажно поглядела на Павлика, будто подавала знак тайный.
– Заткнись!
Палец лысого фэтсоу (короткий, грязный, с отбитым ногтем) лег на взрывное устройство. Показалось, что зеленая лампочка сразу замигала веселее. У Романыча явно были какие-то свои планы. Стюардесса, появившаяся с подносом, заставленным чашками с кофе, сразу поверила Романычу.
– Записка у пилотов?
– Конечно.
– Тогда иди, – разрешил фэтсоу и с недоверием поглядел на чашки.
– Хотите, чтобы я попробовал? – улыбнулся Дейв Дэнис. Может, еще разок мечтал слетать в Париж на халяву.
