– Ну что, – негромко произнес Лис, когда мы тронулись с места, – вот как раз и подвернулся случай проверить, увязалось ли за нами Горе-злосчастье.
Я ухмыльнулся, заставляя своего коня прижаться плотнее к ближайшему охраннику.
– Понеслась!
С этими словами я выхватил из джида[15] моей «жертвы» острую сулицу и с размаху вонзил ему в бок. Стражник зажал рану руками и начал заваливаться на сторону. Его внезапно перепугавшийся конь широким галопом помчал в степь, позволяя всем и каждому созерцать свисающее тело с торчащим в боку древком.
– Н-но, выноси, родимые!
Воспользовавшись общим переполохом, мы вонзили шпоры в бока скакунов и, отгоняя взмахами плети пытающихся приблизиться, помчались в сторону Калки, вверяя жизнь резвости своих жеребцов.
Погоня, рассыпавшись широкой дугой, мчала вслед за нами, стремясь завернуть, отрезать от берега коварных беглецов. От лагеря наперерез нам на огромном гром-коне скакал могутный Илья Муромец, вздымая меч на отлет для решительного удара. Но вот, повинуясь неслышной команде, упустившие нас стражи потянули луки из саадаков,[16] и запели стрелы каленые свою тихую смертную песнь. Вот одна ударила в спину Лиса, вторая… раскинул он руки, словно в последний миг силясь обнять весь белый свет, и упал в густую траву, скрываясь от моих глаз.
Я гнал коня все дальше, пока не преградил мне путь хоробрый Илья свет Володимирович по прозванию Муромец. Молнией сверкнул его меч, и покатилась отсеченная голова, пятная кровью алою степные ковыли…
Глава 10
Памятники героям обходятся державе куда дешевле, чем живые герои.
Обозная повозка, в которой мы ехали, волочилась медленно, а уж для человека, привыкшего к европейским спидвеям, и вовсе почти не трогалась с места.
– Капитан, – лежавший рядом Лис поднялся на локте, – я хочу тебя поздравить.
– С чем? – Я лениво открыл глаза, все еще не желая расставаться с полуденной августовской дремой.
– Сколько раз нас с тобой приговаривали к смертной казни, и гляди-ка, действительно казнили.
– Не подходит, – я вновь закрыл глаза, – нас не казнили, а убили при попытке к бегству.
– Да, – огорченно откинулся Лис. – Пожалуй, ты прав. Зато какое шоу! Слабонервных просят удалиться, сильнонервных пристегнуться. Женщины от безысходности и трагизма заламывают руки, закладывают за воротник и рвут в клочки последнее бикини.
– Лис, ты дашь поспать? – недовольно буркнул я.
– Мертвецким сном?
– Да ну тебя!
– Ты ничего не понимаешь, – не унимался Лис. – Думаешь, хухры-мухры всадить с тридцати метров две стрелы в доску двадцать на тридцать? Да еще если доска под плащом. Да на всем скаку. Да по человеку, который тоже не стоит на месте.
– Не хухры-мухры.
– А трюк с отлетающей головой? А стражник, которого ты зверски заколол недрогнувшей рукою?
– Тоже не хухры-мухры, – вяло отозвался я, но моего друга это явно не удовлетворило.
– Какой талант! Какая джигитовка! Прям Мухтарбек Кантемиров!
– Татарин? – насторожился я.
– Темнота-а! Каскадер!
– А, тогда ничего.
Процедура собственного убиения отчего-то произвела на Лиса неизгладимое впечатление. Он пришел в такой неистовый восторг, что, казалось, готов был вновь и вновь гибнуть на глазах у изумленной публики. Однако заявок на наши головы больше не поступало. Путь опять лежал в Новгород, в объятия старинного приятеля Хельмута Штолля. «Я возвращаю ваш портрет», – не преминул съязвить Лис на канале связи в ответ на распоряжение Володимира Ильича укрыться в гостином дворе ганзейца и озаботиться там кораблем, способным принять на борт невесту имперского принца со свитой и стражей.
– Интересно, почем сейчас корабли на новгородском рынке?
Я лежал, стараясь отрешиться от фонтанирующего остроумия Лиса, искренне считая, что человек, убитый вчера, имеет право на отдых в преддверии новых славных дел. Когда в степи у Калки мы съехались с Ильей Муромцем у заранее заготовленного обезглавленного тела, обработанного для верности Яросветом, глаза наши встретились, он едва заметно кивнул, я резко наклонил голову вперед, прижимая подбородок к груди и приводя этим в движение своеобразную катапульту за спиной, заряженную головой номер два. После чего, стараясь не страховаться, рухнул на землю и, оставив на память «двойнику» свой византийский пурпурный плащ, быстро-быстро пополз как можно дальше от места «гибели».
«Двойника» Лиса обезглавили прямо на глазах у подъехавших монгольских нукеров в то самое время, когда подошедшая ближняя дружина князя Олега Изборского пополнилась двумя невесть откуда взявшимися витязями. Несказанно расстроенный произошедшим Володимир Ильич громогласно объявил, что, невзирая ни на что, тела убийц будут выданы Субедэю, а головы захоронены в освященной земле по христианскому обычаю, и, развернувшись, поскакал прочь, тем самым раз и навсегда закрывая все возникшие вопросы.
Вечером того же дня он посетил повольника Ропшу, назначенного тут же воеводой полка иноземного строя, и нас, вынужденных отныне путешествовать в обозе, не шибко высовываясь из своего укрытия. «Так сделаем, – говорил он, стараясь придать своему голосу непривычно тихое звучание. – Посол имперский со свитой да с ложною невестой сухом пойдут, через Полонию. Коли есть у кого злой умысел, пусть там себе беды ищет. Вы же найдете доброе ганзейское судно и под ганзейским же флагом с Аленою Мстиславишной – на Альштадт,[17] поплывете в тевтонские земли. Герман фон Зальца, гроссмейстер орденский, императору словно правая рука. Да, впрочем, что я говорю, вы сами знаете».
Лис искоса глянул на меня, пытаясь скрыть невольный смешок. Еще бы! Мое знакомство с гроссмейстером рыцарского ордена Девы Марии Тевтонской происходило при обстоятельствах, способных заставить почувствовать глубоким провинциалом знаменитого слугу двух господ Труффальдино из Бергамо.
…Известие о том, что буквально в полутора днях пути от шверинских владений состоится тайная встреча между королем Вольдемаром Победоносным и Германом фон Зальца, привело решительного предводителя Лиги северных баронов в состояние неописуемого восторга. Когда же ему стало известно, что их охрана малочисленна, он и подавно бросил все дела и велел ближней гвардии немедля седлать коней. Увещевания Лиса, демонстрировавшего при графе чудеса государственной мудрости, призывы дождаться подхода войск соседей и только после этого выступать в поход не могли остановить его сиятельство. Более того, казалось, мысль о том, что в случае подхода союзных войск с соседями придется делиться не только добычей, но и славой, привела графа в такое неистовство, что он покинул замок с малым отрядом (в который входил и я), предоставляя остальным рыцарям догонять нас в пути.
Вряд ли бы Генрих фон Шверин так спешил, узнай он, что новость о тайной встрече, доставленная ему верным человеком, попала к тому не без помощи Лиса, столь убедительно отговаривающего его от активных действий. Узнай он, что еще до того, как графский конь ступил под арку крепостных ворот, известие о выступлении шверинцев уже неслось в собственные руки и короля, и гроссмейстера, он, вероятно, и вовсе бы отказался от мысли захватить тех врасплох. Но эти факты чудным образом ускользнули от внимания нашего «господина», и теперь расстояние, отделявшее графа Шверинского от подготовленной ему западни, сокращалось со скоростью движения рыцарских коней. Сам того не зная, решительный северный мятежник находился на волосок от гибели, но при нем состоял верный я, и, стало быть, грозившая опасность была не страшнее замкового призрака в преддверии третьих петухов.
– Граф, – сказал я, глядя в глаза сюзерену прямо и сурово, – мы уже вблизи врага. Позвольте мне отправиться в разведку. Вы можете рассчитывать на меня, ваше сиятельство.
– Я ценю твою преданность, Вальтер. – Генрих Шверинский хлопнул меня по плечу. – Отправляйся, дружище, да возвращайся поскорее.
