Я отправился и, конечно же, нашел то, что ожидал. Объединенные орденско-королевские войска раз в двадцать превосходили графский отряд, о чем с затаенной грустью я и поведал его сиятельству.
– Это западня! – воскликнул обескураженный граф и был, несомненно, прав.
– Да, мой господин, – ответил я. – Но у нас есть одно преимущество. Нам известно, что они стоят здесь, а им о том, что мы близко, вероятно, еще неведомо.
– Так что же ты предлагаешь?
– Сражение в таких условиях было бы безумием. Нам следует отступить, заставив врага ждать и тревожиться впустую. А я же, если будет на то позволение вашего сиятельства, с отрядом не силой, так хитростью задержу их, не дам устремиться за вами в погоню. Могу обещать вам полдня, а если Господь будет милостив, то, может быть, и целый день.
– Я не забуду этого, Вальтер, – прочувственно произнес граф, пожимая мне руку.
Надежды фон Шверина не были обмануты. Объединенное войско не тронулось с места еще сутки. Нечто подобное мною и предполагалось. Но клянусь золотыми шпорами, я дорого бы дал, чтобы узнать, что именно думал и чувствовал каждый из военачальников, читая мои вдохновенные послания. Начинались они с сожаления о том, что злой судьбе было неугодно довести до конца наш замысел и какая-то нелепая случайность дала возможность графу избегнуть хитрой ловушки. Заканчивались же в уверениях абсолютной преданности и мольбой ни в коем случае не сообщать вождю союзников о моей бескорыстной помощи, ибо в одном случае: «Злым умыслом оного из земель отчих изгнан», а во втором: «В ближнем кругу оного изрядно таких, что изменою пробавляются, а мне о том достоверно ведомо».
Целый день получившие секретные известия вожди не трогались с места, подозревая друг друга в разглашении военной тайны, затем… Затем необходимость в их стоянии и вовсе отпала.
Впрочем, Герман фон Зальца по-прежнему мог быть уверен в моей преданности и глубоком почтении.
Пребывание в Новгороде заняло чуть больше двух недель. Старина Хельмут, уже каким-то образом прослышавший о казни на берегах Калки, вначале опешил, увидев нас целыми и невредимыми на пороге своего дома, затем, выслушав адаптированное изложение геройских похождений витязей Воледара Ингваровича и Лиса Венедина, смягчился и дал приют вынужденным подпольщикам. Это было очень любезно с его стороны, хотя, прямо скажем, в благодарность за проявленное гостеприимство долговая расписка ливонского магистра, превращенная у нас на глазах отчасти в ганзейский вексель, отчасти в звонкую монету, похудела примерно на четверть своей первоначальной стоимости.
– И это старый приятель? – бушевал Лис. – Это Международный валютный фонд! Ничего себе у него процент при обмене!
Однако выбирать не приходилось. Как не приходилось, к великому его огорчению, самолично заниматься заготовками, продажей трофеев и тому подобной хозяйственной суетой.
– Обокрали! – возмущался Венедин, услышав очередные сводки наших трат. – Без ножа зарезали! По миру пустили!
Это было некоторым преувеличением, но, похоже, для Лиса, воспринимавшего монеты в чужих руках как личное оскорбление, сопутствующее началу нашей миссии транжирство граничило с трагедией. К счастью, к концу второй недели откуда-то приехал воевода Ропша с невестой его высочества принца Людвига и ее ближней свитой. Еще через три дня большой двухмачтовый когг Ганзейского союза с нами на борту вышел из Ильмень-озера в Волхов, и по мере того как вдали скрывались очертания Софийского собора, Ярославова двора, Неревского и Плотницкого концов, к Лису вновь возвращалось его обычное радостное восприятие мира. А еще через день над палубой уже вовсю гремела задорная Лисовская песня под аккомпанемент гуслей и бубна:
Никогда ранее суровые воды Волхова не слыхали таких разухабистых напевов. Команда корабля, состоявшая преимущественно из той самой странной помеси славян и германцев, населявших берега Балтики, а потому успешно сочетающих славянские суеверия с германским мистицизмом, обнаружив на борту девушек, да еще и незамужних, пыталась впасть в истерику и немедля разорвать контракт в одностороннем порядке.
– Морские девы приревнуют, – твердил просоленный как норвежская сельдь шкипер, закатывая при этом глазные яблоки в такие глухие уголки глазниц, что глянуть в них прямо не представлялось никакой возможности. – Морские девы приревнуют – конец кораблю.
Может быть, ему бы и удалось повернуть судно назад, когда бы не одна веская причина. Причина эта обладала огромными зелеными очами, опушенными длинными ресницами, толстенной русой косой и звалась Татьяной Викулишной. В первое же утро радующийся наконец свободе Лис вылез поразмяться на палубу и столкнулся со взглядом этих задумчивых зеленых глаз.
С этого мига все морские девы могли ложиться на грунт и весь Ганзейский союз мог присоединиться к ним в полном составе. Любые попытки помешать моему другу обхаживать наперсницу княжны были обречены на неудачу. Не катаньем, так битьем влюбленный Венедин заставил экипаж продолжать путь, угрожая в противном случае по одному выбрасывать моряков за борт до той поры, пока остальные не одумаются. Сокрушенные его напором ганзейцы нехотя повиновались, продолжая кидать косые взгляды на влюбленную парочку. Но никакие взгляды не могли свернуть Венедина с выбранного пути, и, к немалому удовольствию прелестной девушки, смутившей Лисовский сон, лихие казачьи песни сменялись английскими балладами, баллады – разухабистым кантри, а уж те – цветистыми историями из жизни, отчасти собственными, отчасти заимствованными у классиков приключенческого жанра.
«А вот однажды, – напустив на себя самый серьезный вид, вещал Лис, – когда мы шли по Бискайскому заливу, налетел чудовищный шторм. Огромные валы швыряли суденышко, точно расшалившиеся ребятишки мячик, молнии рассекали ночную мглу, да так, что казалось, будто кто-то по ту сторону небес огромными вилами ворошит морские волны. Брызги и ветер мешали дышать… И в это время один из матросов крикнул, что в трюме течь…» Татьяна Викулишна, слушавшая пламенного оратора раскрыв рот, всплеснула руками, сопереживая рассказчику.
– Вот Вальдар не даст соврать, – завидев меня, кинул Лис, делая при этом весьма выразительные глаза и показывая из-под полы кулак.
– Не дам, – согласился я. – Я как раз тогда был смертельно ранен, но все прекрасно помню.
– И как же вы выжили? – переключая внимание на меня, поинтересовалась красавица.
– Выжил? А кто сказал, что я выжил?
– Да ну вас, – возмутилась благодарная слушательница. – Что ж вы меня, вовсе за дуру держите? Все бы вам шутить!
– Вальдар не шутит, – поймал пас Лис. – Полдня после этого его пришлось живой водой отпаивать. Хорошо, у меня еще ковшик оставался.
– Да ну! – Девушка изумленно взметнула вверх ресницы. – Это правда?
– Но я же перед вами.
Татьяна Викулишна поразилась неопровержимости моего довода. «Нашел свободные уши», – усмехнулся я, зная, что юную очаровательницу ожидает еще много чудесных историй в том же духе.
– А вообще-то, Лис, на корабле не принято рассказывать истории о крушениях. Дурная примета.
– Крушениях? – Лицо Венедина приняло задумчивое выражение. – А, нет, крушение было во время плавания через Бискайский залив обратно, а в тот раз мы чудесным образом спаслись.
– Как же? – затаив дыхание, поинтересовалась красна девица.
– В трюме нашего корабля, – вновь залился соловьем мой друг, – находился груз солода для английских пивоваров и кули с мукой. Ну, во время шторма все это перемешалось, и когда вода начала поступать внутрь корабля, там образовалось такое тесто, что судно буквально всплыло, и нам пришлось прорубать дыры в палубе, чтобы забродившая смесь не разорвала корабль. Когда показался берег, мы все уже ютились на мачте, а чертово тесто поднялось до уровня фальшборта и начало вываливаться за борт.
– Да ну! – восхитилась девушка.
– То ли еще бывало! – Лис набрал полные легкие воздуха, готовясь начать очередную историю. – Вот однажды… – Набор таких «однажды» у Лиса был неисчерпаем.
– Господин фон Ингваринген. – Плотный коренастый боцман, чем-то неуловимо напоминавший северного
