Но, увы, надеждам моим не суждено было оправдаться. Вместо черного креста тевтонца вошедший нес на груди алый крест ордена Храма Богоматери Горной с приподнятыми вверх боковыми частями так, будто стоящий человек воздевает в молении распростертые руки. Золотой щиток с пятилепестковой алой розой, окруженной черным терновым венком, расположенный в медальоне на груди неизвестного рыцаря, также свидетельствовал о его орденской принадлежности.
Оглядев присутствующих, неожиданный посетитель повернулся к нам спиной и широко распахнул дверь. Затем, в полном молчании, он кивком головы дал понять кому-то стоящему во дворе, что удовлетворен осмотром. Мгновение спустя человек в точно таком же, как и первый, убранстве властной стремительной поступью вошел вовнутрь постоялого двора. Еще четверо его спутников следовали за ним, но, невзирая на равенство в одежде, всякому постороннему наблюдателю было абсолютно ясно, кто из них имеет право повелевать.
– Комната на пятерых, – резко произнес начальствующий в этой странной процессии. Тон его не допускал ни вопросов, ни разночтений, а сказано это было так, что, даже не будь нынче на постоялом дворе свободного помещения, хозяин наверняка бы бросился выгонять прочь постояльцев, чтобы только услужить этому господину.
Я слышал, что, вступая в орден, новации дают обет избегать суесловия, но видеть исполнение обета вживе мне довелось впервые.
– Конечно, сию минуту, – радостно запричитал трактирщик, забывая о своих расчетах с Лисом. – Какой счастливый день!
– Ночлег, ужин, кони, – распорядился несгибаемый, словно Александрийский столб, рыцарь Храма Богоматери Горной и, едва удостоив нас взглядом, добавил нехотя, словно внутренне стыдясь столь длинной фразы: – Еду в комнату.
Не могу сказать, что появление новых посетителей на постоялом дворе меня обрадовало столь же бурно, сколь хозяина и его двух слуг. Обычная непринужденная атмосфера, царящая в подобных заведениях, да вино, да сытный ужин развязывали языки усталых путников, что позволяло порой узнать немало интересного о происходящем в мире, стране и ближней округе. Правда, порой блуждающие из уст в уста слухи приобретали вовсе уж невероятный вид, но и тогда можно было в них сыскать рациональное зерно, если, конечно, постараться.
От новых гостей новостей ожидать не приходилось. Не то чтобы в этом были повинны именно эти приехавшие вслед за нами люди, такова была обычная практика их ордена. Принявший его обеты и надевавший белое одеяние с красным крестом Ноттердам де Монтес, не становясь монахом, тем не менее отдалялся от мира и стремился свести к минимуму контакты с непосвященными.
Ходили слухи, что во Франции, бывшей своеобразной метрополией ордена, из одного командорства в другое можно было проехать, ни разу не ступив на землю, принадлежащую королю или же иному владельцу, кроме самого рыцарского братства. Здесь, в Империи, влияние и богатство рыцарей Храма было не столь значительно, но нравы, похоже, оставались теми же. Вероятно, именно этим и объяснялась склонность господ рыцарей странствовать глухими проселками, избегая императорских дорог и оживленных городов. Тем более что, по нашим сведениям, их отношения с его величеством Фридрихом II складывались отнюдь не лучшим образом. Так что, как ни крути, собеседников у нас на вечерней трапезе не намечалось.
Ужин на постоялом дворе подавался рано. Едва лишь начало темнеть, когда все блюда, должно быть, составлявшие сегодняшнее меню, были выставлены на стол. Набор их не отличался изысканностью, но все же поданная к столу лесная дичь, прожаренная на вертеле, вполне могла удовлетворить голод непритязательной публики, собравшейся нынче в этих стенах. Гостеприимный хозяин, явно желая сэкономить на свечах, подавал на стол все блюда разом, резонно полагая, что клиенты сами разберутся, что и в какой последовательности есть.
– Вино, господа, – любезно хлопотал хозяин заведения, открывая при нас небольшой бочонок с сургучовой печатью на донце. – Прекрасное рейнское вино. Моя дочь Марта вышла замуж за одного винодела. Он проезжал здесь как-то. Она прислала мне на Пасху этот бочонок. Я берег его для почетных гостей. Прошу вас, отведайте. Не пожалеете.
Трактирщик тарахтел без умолку, подливая из бочонка в деревянные кубки. Он уже успел рассказать нам и о безвременно умершей жене, и о дочери Марте, и о другой дочери, которая увязалась за каким-то никчемным ландскнехтом, в общем, шумовой фон, способствующий пищеварению, был создан в полной мере.
В другой раз я бы, может быть, и поддержал беседу со словоохотливым аборигеном, надеясь узнать о нравах местных жителей и о возможных путях нашего дальнейшего следования, но сейчас у меня раскалывалась голова и более всего на свете хотелось принять горизонтальное положение, не видеть, не слышать никого и ничего. Головная боль, начавшаяся с того момента, когда Лис нынче утром приводил меня в чувство на лесной дороге, теперь бушевала во всю мощь, заставляя глаза едва не вылезать из орбит.
– Господин рыцарь, что вы ничего не пьете. – Услужливый хозяин огорченно уставился на мой непочатый кубок.
– Да-да, – вяло пробормотал я, поднимая емкость с вином и едва окуная в нее губы.
Обижать славного трактирщика не хотелось, но вливать в себя что-либо также было нежелательно по причине абсолютной неэстетичности возможных последствий. Удовлетворенный хозяин поспешил к другим гостям, и я с удовольствием прислонил сосуд с прохладной влагой к виску, с облегчением чувствуя, как передается мне желанный холодок. Я почти ничего не ел и едва ли что-то выпил, когда уже совсем стемнело и мы, принужденные жить, придерживаясь простых сельских нравов, отправились почивать, лишь только последний луч заката погас в небе.
Выданная содержателем придорожной гостиницы масляная светильня едва освещала пространство вокруг себя, помогая видеть ступени лестницы, ведущей на второй этаж, и наши апартаменты, по скудности убранства вполне могущие соперничать с офицерской гауптвахтой какого-нибудь заштатного гарнизона. Нам были предоставлены три комнаты: в одной размещалась Алена Мстиславишна со своим «двором», включавшим и нас с Лисом; в другой располагались остатки храброго воинства; третью, совсем небольшую, трактирщик предоставил раненому Ропше и нашему проводнику, уверявшему, что в годы странствий ему приходилось быть помощником у одного солеренского лекаря и что уход за нашим другом будет ему только в радость. Разместившись таким образом, мы впервые за прошедшие два дня спокойно смежили очи, надеясь по возможности не открывать их до самого рассвета, а может, и долее.
Моим надеждам не суждено было осуществиться.
– Просыпайся! Да просыпайся же! – шептал Лис, толкая меня локтем под ребра.
– Ну что такое? – не открывая глаз, пробормотал я, вслушиваясь, отпустила ли головная боль. – Который час?
– С ума сошел?! Откуда я тебе здесь часы возьму? Ночь.
– Ну а раз ночь, какого рожна ты меня будишь?
– Прислушайся, – потребовал мой напарник.
В коридоре слышался тихий стук, как будто дерево стучало о дерево. Была у моего друга милая особенность: он мог спать как убитый под артиллерийскую канонаду и проснуться от звука шагов пробежавшей мимо кошки, если в данный момент в данном месте никаких кошек не должно быть.
– Что-то стучит и шаркает, – подытожил свои наблюдения Венедин.
– Ну и что? Может, это какой-нибудь одноногий.
– Ага, Джон Сильвер. Не было здесь никаких одноногих. – Лис приподнялся на локте, продолжая вслушиваться. – Откуда ему среди ночи взяться?
– Да почем ты знаешь, может, какой-то местный нищий калека живет, скажем, в башне, а ночью приходит сюда подкормиться.
– Тогда что ему делать на втором этаже? – не унимался Венедин.
Я тяжело вздохнул. Проблемы одноногих побирушек меня не интересовали вовсе, а уж в такой-то час и подавно. Тем более что стук стих и некоторое время его не было слышно.
– Ну вот, видишь, – начал было я.
– Тише! Там еще кто-то есть, – прошептал Лис.
К негромкому стуку, внезапно возникшему снова, примешивался теперь едва слышный звук еще чьих-то
