– Пожалуй, саженей пять будет, – словно невзначай подытожил он свои наблюдения.
– Тут у вас… торчит, – несмело произнес тощий юноша в шинели правоведа.
Распутин перевел взгляд на воткнувшийся в плечо большой осколок.
– Ишь ты, – произнес он и выдернул окрашенное кровью стекло. Рана на его теле тотчас затянулась, будто кто-то мгновенно склеил ее края.
– Может, того, к лекарю? – предложил опешивший городовой, для храбрости вцепившийся в рукоять шашки.
– К черту лекаря! – Распутин отодвинул его плечом. – Проваливайте, чего уставились? Жив я, жив. Ступайте по своим делам, неча тут! – Он махнул рукой и, увидев спешащих ему на помощь телохранителей, понурив голову, побрел им навстречу.
Полковник Лунев принял очередную телеграмму из рук дежурного телеграфиста и, пробежав взглядом ее текст, взялся за ножницы. Работа была не пыльной: разрезать длинные ленты сообщений с фронтов на отдельные фразы, аккуратно приклеить на темную бумагу, сложить получившиеся карточки по папкам, на каждой из которых было обозначено наименование того или иного фронта. Еще один флигель-адъютант в звании капитана первого ранга подобным же образом сортировал донесения, приходящие с разных флотов, раскладывая телеграммы по эскадрам и по срочности предъявления государю. Впрочем, здесь последнее слово было за генералом, князем Орловым, который лично отбирал, что и в какой последовательности докладывать его императорскому величеству.
Лунев положил очередное сообщение в папку с надписью «Северо-Западный фронт», щелкнул крышкой серебряных часов и указал на карточке время получения телеграммы. Было уже около полудня. Однако, невзирая на ранний час и несложную работу, Платон Аристархович чувствовал себя вымотанным, точно не спал трое суток и все это время таскал патронные ящики. Совсем как десять лет назад во Владивостоке.
Это видение многолетней давности преследовало его с того часа, как, оставшись один на один с ним, ротмистр Чарновский живописал перипетии грядущей великой смуты. Слушая рассказ о погромах в столице, которые в феврале 1917-го должны устроить солдаты запасных частей, пытающиеся избегнуть отправки на фронт, он снова видел охваченный мятежом Владивосток сразу после заключения Портсмутского мира с Японией.
Тогда на улицы города вывалила толпа примерно тысяч в десять солдат и две тысячи матросов и с криками «За что воевали!» и «Золотопогонники – предатели! Не дали армии победить!» пошла крушить магазины и рестораны. Попытки навести порядок силами гарнизона закончились ничем. Выстрелы в воздух над головами разбушевавшейся солдатни лишь развеселили обстрелянную в боях пехтуру, и та с хохотом пошла брататься с недавно еще надежными войсками. В кратчайший срок большая часть гарнизона Владивостока вышла из-под контроля военного командования. По всему городу начались избиения офицеров и членов их семей. Некоторые «золотопогонники» бросались в воду, надеясь вплавь достичь стоящих в порту кораблей и найти там укрытие. Доплыть удавалось не всем.
Другие, среди них был и капитан Лунев, укрепившись в казармах одного из полков, отстреливались от собственных солдат, покуда к городу не подошли свежие правительственные войска.
Упитая водкой и утомленная грабежом вооруженная толпа поспешила сдаться, едва прозвучали на окраине города первые залпы. Но эти три дня Платон Аристархович запомнил до последнего вздоха.
«Неужели подобному безумству суждено повториться?»
Суждено, точно эхо прозвучало в его душе. Все будет еще хуже, еще страшнее. Полковник Лунев снова вернулся мыслями к недавней беседе в «соседнем» мире. Его не оставляло ноющее чувство жестокого неудобства. Он все никак не мог решить, верить ли полностью словам таинственного конногвардейца, или это все же хитрая уловка для того, чтобы его завербовать.
Как бы то ни было, но вчера там, в Брусьевом переулке, он, желая того или не желая, сделал первый шаг к содействию невероятным планам… – Лунев замялся, не зная, как окрестить новых соратников, – посланцев грядущего, что ли? – Он пожал плечами, и бахрома на эполетах вздрогнула, потревоженная этим движением. Придуманное им словосочетание звучало совсем в духе новомодных Бальмонта или Надсона, впрочем, их Платон Аристархович не слишком жаловал и совершенно не отличал друг от друга.
«Итак, все же посланцы грядущего или резидентура австрийской разведки? А может, все же масонская ложа „Чаша святого Иоанна“ с ее неведомыми каверзными планами нового мироустройства?» – Полковник вновь достал часы и в задумчивости уставился на секундную стрелку, быстро описывающую круг по циферблату.
«Быть может, пойти к государю и рассказать ему все без утайки? Разве не в этом первейший долг офицера и патриота?»
– Ваше высокоблагородие, – раздался совсем рядом голос дежурного караульного начальника поста у ворот Екатерининского парка. Молодцеватый прапорщик стрелкового полка императорской фамилии замер перед ним, приложив пальцы к обрезу папахи. – Вы приказали докладывать вам лично обо всех женщинах, пытающихся добиться аудиенции его величества.
– Ну-ну, голубчик, и что же? – Платон Аристархович, щелкнув чеканной крышкой, быстро спрятал брегет в карман.
– Только что к нашему посту пришла некая госпожа Сорокина, милосердная сестра, прибывшая из германского плена. Я проверил документы, все в идеальном порядке. Нынче утром она приплыла на шведском пароходе «Оксенширна» с миссией Красного Креста. Госпожа Сорокина просит скорейшей аудиенции у государя. Говорит, что у нее есть для того архиважная причина.
– Что ж, к императору попасть она еще успеет. Сделайте любезность, прапорщик, проводите ее в Китайский павильон.
Императрица спустилась в кабинет государя своим обычным, довольно быстрым шагом, который со стороны мог показаться, пожалуй, даже нервическим. Впрочем, таковым он являлся и на самом деле.
– Ники, – с порога начала она, едва удостоив взглядом вытянувшегося перед ней князя Орлова. – Я хотела тебе напомнить, что сегодня день ангела у Григория. Ты обещал, что господин Фаберже закончит к этому сроку наш подарок.
Император невольно поморщился. После вчерашнего скандала упоминание о Старце вызывало у него плохо скрываемое раздражение.
– Да-да. Распорядитесь, любезнейший Владимир Николаевич, послать авто на Большую Морскую в мастерскую господина Фаберже. Надеюсь, у него уже все готово. Скажите, что я просил его прибыть к нам без промедления.
– Слушаюсь! – проговорил начальник Военно-походной канцелярии, спеша покинуть кабинет, чтобы избавиться от волны неприязни, исходившей от государыни-императрицы.
– Ты чем-то встревожен? – От пристального взора Александры Федоровны не укрылась гримаса недовольства венценосного супруга.
– Положение дел на фронтах, – уклончиво бросил Николай II, указывая отточенным карандашом на разложенную перед ним карту. – Дядя Николаша утверждает, что предстоящее наступление может стать поистине судьбоносным. Я полагаю, будет уместным самому отправиться к нему в Ставку. Армия должна знать, что в решающий момент государь с ней!
Александра Федоровна не спускала изучающего взгляда с императора.
– Наверное, ты прав. Иначе в случае победы твой милый дядя возомнит, что именно ему принадлежит главная роль в поражении супостата. И все же, – она подошла вплотную к мужу, – ты чего-то недоговариваешь. Что-то случилось?
– Так, пустое.
– Ники, ты хочешь меня обмануть. Я же вижу, что произошло что-то… – Она замялась, подыскивая нужное слово.
Николай II вздохнул. «В конце концов, к чему скрывать? Нынче же эта история появится во всех столичных газетах».
– Да, моя дорогая, произошло. Нельзя сказать, чтобы это было что-то ужасное, но вместе с тем…
– Что же, говори скорей! – Голос императрицы от волнения приобрел неприятные резкие, почти визгливые интонации.
