– Вчера в столице произошел весьма неприятный скандал. Старец пытался выкинуть заместителя командира моих конногвардейцев, полковника Врангеля, из дома его приятеля и сослуживца, ротмистра Чарновского.
– Чарновский – это, кажется, адъютант дяди Николаши? – сбавляя голос до шепота, весьма похожего на шипение, проговорила императрица.
– Бывший адъютант, – поправил Николай II. – Но…
– А скажи, – не слушая пояснений мужа, продолжила Александра Федоровна, – узнал ты об этом скандале, конечно же, от своего дорогого Орлова?
– Докладывать о происходящем в столице входит в круг его обязанностей, – беря под защиту старого друга, напомнил император. – Но ты права, именно он сообщил мне о происшедшем в доме Чарновского.
– Я не удивлюсь, – все тем же ядовито-шипящим тоном продолжила государыня, – если вдруг окажется, что сам князь Владимир Николаевич в это время случайно оказался в особняке этого польского выскочки.
– Да, это так, – кивнул император, – но все же прошу тебя, не забывайся! Чарновский поляк, и все же он русский офицер.
– Чарновский поляк, а следовательно, мятежник, – сжав кулачки, запричитала Александра Федоровна. – Все поляки – тайные мятежники. Попомни мое слово! Что же касается скандала, я уверена, что это грязная провокация, и готова поклясться, что виноват Чарновский, либо Врангель, либо твой ненаглядный Орлов, либо все они вместе!
– Ваше Императорское Величество! – В кабинет государя, придерживая эфес шашки, вбежал генерал Орлов.
– Ну вот, легок на помине, – сморщилась государыня. – Ну что же вы, любезнейший? Послали мотор к господину Фаберже?
– Так точно, – машинально козырнул начальник Военно-походной канцелярии. – Ваше величество, государыня императрица. Срочная депеша от генерала Джунковского. Полчаса назад Григорий Ефимович Распутин выпрыгнул из окна своей квартиры на Гороховой. Он жив, – начал было говорить Владимир Николаевич, но осекся, спеша поймать рухнувшую без чувств Александру Федоровну.
Глава 18
Свободный человек вооружен, безоружный – раб.
В зимнюю пору Китайский павильон не отапливался. На мосту около него постоянно дежурил наряд агентов дворцовой полиции, однако, по-хорошему, делать им было нечего. Мало кто забредал сюда в эти месяцы, разве что сам государь, выгуливая собаку, решал отклониться от привычного маршрута. Оттого изнывающие от хронического безделья агенты то и дело бегали греться в состоящий под охраной «объект дворцовой архитектуры», и в глубоком пушистом снегу хорошо виднелась тропка, протоптанная их валенками.
Он стоял у окна и сквозь метель смотрел на курящих у моста полицейских. Те время от времени украдкой поглядывали на павильон, весьма недвусмысленно демонстрируя своим видом досаду по поводу прибытия высокого гостя.
– Ваше величество! – Дежурный флигель-адъютант в морской шинели козырнул, входя в павильон. – По вашему приказанию госпожа Сорокина доставлена.
Капитан первого ранга вытянулся, продолжая рапорт:
– Осмелюсь доложить, при досмотре в канцелярии вышеозначенная госпожа Сорокина предъявила ею спасенное и привезенное на Родину знамя Либавского пехотного полка.
– Предъявила, говорите вы? – не поворачиваясь, уточнил он.
– Так точно!
– Что ж, не держите ее на морозе, пусть войдет. Когда вы мне понадобитесь, я позову.
– Слушаюсь, ваше величество! – козырнул моряк, четко поворачиваясь на месте и отворяя двери. – Входите, сударыня!
Генриетта Сорокина стояла за дверью, нервно кусая губы и вслушиваясь в каждое слово, доносившееся из зала. Ей казалось, что холод не чувствуется, но она то и дело разминала пальцы не столько, чтобы согреться, сколько пытаясь сбросить охвативший ее невнятный, почти мистический ужас.
Когда восемь лет назад еще гимназисткой она примкнула к боевой организации эсеров, мысль об убийстве царя казалась ей настолько восхитительной, что юная девица каждый день репетировала перед зеркалом, как стреляет в ненавистного душителя народа России или бросает в него самодельную бомбу. Но руководство организации распорядилось иначе. Делу освобождения трудящихся нужны были не только бойцы, но и те, кому предстояло выхаживать раненых товарищей. Спустя два года после окончательного подавления восстания, начавшегося в Петербурге с «Кровавого воскресенья», она уже получила свидетельство милосердной сестры и работала в хирургическом отделении в больнице для бедных. Это давало не только обширную практику, но приучало к постоянному виду крови и позволяло вдосталь запасаться необходимыми медикаментами.
Начало войны все изменило. Центральный Комитет эсеров решил отложить активную борьбу, покуда враг топчет российскую землю. Сейчас на первое место ставилась агитация в армии, формирование ударного отряда будущей революции.
Генриетта Сорокина ушла на фронт добровольцем. Очень скоро ей довелось убедиться, насколько бездарны царские генералы. Две российские армии, каждая из которых в отдельности превосходила наскоро сформированные части немецкого ландвера Восточной Пруссии, были разодраны в клочья, как ватная кукла разъяренным псом. Среди многих тысяч попавших в плен была и она.
Война окончилась для нее, едва начавшись, оставив на ноге отметину от прусской шрапнели. Попав в санитарный барак лагеря для военнопленных, Генриетта впала было в отчаяние и, уже не скрываясь, костерила и кровавого царя, и шпионку-императрицу, и вора Распутина. Неведомо, как бы далее жила она в неволе, когда б не удачный случай.
Один из санитаров, обслуживающих барак, приказал ей заткнуться и не болтать почем зря. Однако вечером, меняя повязку, он тихо сообщил Генриетте, что тоже состоит в партии эсеров. Вместе они разработали план уничтожения «бездарного негодяя», ведущего страну к гибели. Правда, оставалась загвоздка – добраться до императора. Но здесь вновь помог случай, во всяком разе так убеждала себя госпожа Сорокина. Как-то ночью ее боевой товарищ прокрался в барак и начал возбужденно шептать ей на ухо, что только что, раздевая умершего от ран офицера, обнаружил на теле у того полковое знамя. Чем не повод для того, чтобы добраться до царя? Империи нужны героини! Раз так, кто ж станет обыскивать новую Жанну Д’Арк?
А удача все продолжала улыбаться заговорщикам. Расторопному санитару удалось привлечь к делу одного из офицеров лагерной охраны, тоже социалиста. С его помощью сестра милосердия Генриетта Сорокина была внесена в список лиц, подлежащих возвращению на Родину по линии Красного Креста. Дорога в Петроград заняла больше двух месяцев, что не так уж много в условиях военного времени.
В последние дни сестра милосердия втайне молила Бога, чтобы он позволил ей явиться к царю 9 января, то есть ровно через десять лет после расстрела толпы, идущей с петицией к Зимнему дворцу. «Не мир принес вам, но меч», – шепотом повторяла она, подбадривая себя.
Однако Всевышний, точно желая в который раз посеять сомнение в своем существовании, не прислушался к мольбам, и корабль запоздал. И вот теперь она стояла у порога, ощущая в кармане шинели тяжесть короткоствольного пистолета и осознавая, что от заветной цели ее отделяет лишь эта нелепая
