рубинами, золотое распятие. – Скорее всего он – опознавательный знак, на нем герб ди Бенчи. Но кому и для чего этот несчастный его вез, нам может рассказать только сам монсеньор Гуэдальфо.
Он сжал крест в кулаке.
– Суньте ему кинжал в руку да изрубите покрепче. Когда его найдут – решат, что гонец погиб в схватке с разбойниками. А теперь помогите мне встать. Нам следует до рассвета вернуться в город.
В виду берега капитан лег в дрейф и зажег сигнальные огни на клотике[27] мачты и нок-рее.[28] Спустя мгновение со скалы, прикрывавшей вход в устье реки, замахали фонарем, давая ответный сигнал. А еще через несколько минут лодка с шестью гребцами причалила к борту пиратского судна.
Один из гребцов – кряжистый, с обветренным багровым лицом – приветствовал капитана и привычно направился к кормовому веслу корабля.
– Что нового слышно? – крикнул капитан в спину лоцмана.
– Песку опять намыло, – через плечо бросил тот. – Придется левым бортом почти к самому берегу притираться.
– Повозки готовы? У нас тут хороший улов: вино из Франции, ткани…
– Ждут возы, – скупо ответил лоцман, неопределенно взмахнув рукой в сторону берега.
– Ты что-то неразговорчив нынче, – удивился капитан.
– Устье занесло, – нахмурился лоцман. – Осторожным надо быть. Очень осторожным.
– Ну, осторожным так осторожным. – Капитан отдал команду гребцам спустить весла, и корабль медленно начал входить в реку.
Невзирая на предупреждения знатока местных вод, все шло заведенным чередом: судно бросило якорь у берега, опустило сходни и начало разгрузку. Капитан удовлетворенно глядел, как приближается к месту выгрузки товара караван запряженных двуконь возов. Он потер руки, предчувствуя благополучное окончание коммерческого предприятия, но тут с берега послышалась резкая команда на незнакомом чужестранном языке.
Возы замерли на месте, покрывавшие их тенты слетели, точно сорванные бурей паруса, и в матросов, скатывающих наземь бочки, дождем посыпались стрелы. Те, кто оставался на борту, схватились было за оружие, но второй смертоносный шквал – на этот раз с вершины скалы – ударил по палубе.
– На весла! Назад! – заорал капитан и тут же осекся. Молчаливые гребцы, пришедшие вместе с лоцманом, выхватив из-под дерюжных плащей кинжалы, обступили пиратского вожака.
– Командуй сложить оружие! – на плохом нормандском приказал один из «гребцов».
Капитан хмуро покосился на окружавшие его клинки. Выбора не было. Вскоре сам хозяин корабля и те из членов его экипажа, кто на свою беду остался в живых, понуро стояли перед несколькими бородатыми всадниками в странных, но дорогих доспехах, покрытых алыми плащами.
– Знаете ли вы, злыдни, что положено за разбой? – подъезжая вплотную к пиратам, грозно поинтересовался один из всадников.
– Знаем, – послышалось в ответ, – да уж чего там…
– Ну, стало быть, и вопрос решен. Повесить негодяев.
– Да, армигер… – оглядываясь на бледного юношу, придерживающего рукой окровавленную рубаху, криво усмехнулся шкипер, – не довелось тебе вольного житья хлебнуть.
Фульк Анжуйский молча кивнул. В голове его мутилось от боли и потери крови. Две стрелы, вошедшие в дюйме друг от друга, мучительно отзывались даже при самом слабом движении.
– Эй, рыцарь, – глядя на него, крикнул капитан, – кто бы ты ни был, прошу тебя, пощади мальчишку! Он с нами не ходил – кого хошь спроси. Его только вчера в море подобрали.
– Пощади его, Гарольд, – услышал Фульк и, повернув голову, увидел восседавшую на гнедой кобылке девушку, показавшуюся ему в тот миг ангелом, сошедшим с небес.
В глазах у него помутилось, и он рухнул наземь.
Ведро холодной воды привело его в чувство. И оно было явно не первым. Фульк открыл глаза – прямо над ним раскачивались на ветвях дерева тела недавних «соратников». Он застонал, вновь смежил очи и вдруг услышал тот самый нежный спасительный голос:
– Как твое имя, юноша?
– Я Фульк, граф Анжуйский, – прошептал он и потерял сознание.
Князь Святослав хмуро смотрел на движущуюся в степи колонну.
– Поспешай, поспешай! – неслось из конца в конец ее, но криком и понуканиями мало что можно было изменить. Груженые возы, запряженные медлительными волами, тянулись к далекому морю так, будто русичам некуда было спешить.
Но великий князь прекрасно осознавал, что спешить есть куда.
«Начало сентября – отнюдь не лучшая пора, чтобы обнажать меч на соседа. До Тмуторокани путь неблизкий, пока эдаким шагом дотянешься – уже и дожди пойдут, а там дороги раскиснут, подвоз станет – как бы под мощной крепостной стеной нам самим в западню не попасть! А до весны тож откладывать дело негоже. За долгу зиму ворог укрепится так, что из тмутороканских земель ни копьем, ни дубьем не вышибешь. А стоит под стенами надолго застрять – всякого роду-племени кочевники на Русь двинут, подобно степному пожару. Вот и решай, что тут делать да как быть…»
– Поспешай! Поспешай! – разносилось над степью.
Святослав пристально, не мигая, глядел на всадников старшей дружины, молодцевато носившихся взад-вперед мимо колонны, стремясь явить перед другими свою удаль и владение конем.
«Штурмовать стены Тмуторокани – дело нелегкое. Лесов в тех землях негусто, да и те, что есть, по большей части для костра лишь пригодны. Ни осадную башню из тех деревьев не соорудишь, ни камнемет. А с собою везти прилады осадные за тридевять земель – и вовсе к самой зиме поспеем. Так что измыслить надо, как онука Гореславичева из стен в чисто поле выманить, иначе получится головой, да в капкан медвежий: по одну руку Давид, по другую – касоги, числом несметные…»
– Надежа Великий князь, – боярин Андрей Болховитин вывел Святослава из раздумий, – посланник из Царьграда прибыл. Говорит – от самого василевса к тебе приветное слово имеет.
– Слово? – Мономашич удивленно поднял брови. – Что ж, коли столько верст с ним проделал, зови, выслушаю, с какими делами василевс на Русь гонца шлет.
Святослав нехотя спешился: принимать верхом чужеземного посла – недобрый знак. Таким образом лишь ворога, слагающего оружие, встречать достойно. «И послу цареградскому верхом являться не след, ежели только владыка ромеев, – князь сдвинул брови, – войною на нас идти не удумал. Однако ж ныне меж Русью и Царьградом вроде как причин для брани нет…»
Посланец явился пешим, в сопровождении проводника-херсонита и нескольких знатных цареградских воинов в плащах с широкой патрицианской каймой.
– Мое имя Ксаверий Амбидекс, – гордо представился ромей, обводя присутствующих тем надменным взглядом, которым имперские патрикии жаловали всякого чужака – от последнего водоноса до короля франков. – Мой государь, Великий созидатель и хранитель веры христианской, славному кесарю Киявы богатые дары шлет, а с ними – родственное приветствие и пожелания здравия и всяких благ.
С этими словами посол склонил голову и протянул Святославу опечатанный красным воском свиток. Святослав ловко развернул императорское послание и углубился в чтение.
– Здесь твой господин глаголет, – отвлекаясь от написанного, обратился к послу князь, – что готов заедино с нами выступить против Матрахи, которую у нас именуют Тмутороканью. Отчего василевсу заблагорассудилось помогать нам, да еще так скоро? Я, кажется, к нему за подмогой не посылал.
– Мудрость Иоанна Комнина безгранична, и мысль его прозревает сквозь дни и годы быстрее стрелы огненной.
– Красива речь, да только колокольный звон – и тот разумнее. О чем слова твои, посол?
– Моего василевса крайне огорчила и встревожила злокозненная вылазка севаста Давида. Тебе, кесарь, лучше всякого известно, что и сам Давид, и отец его долгие годы жили в Константинополе, пользуясь нашим христианским милосердием. Что было между вашими отцами – меж ними и осталось: Империя дала приют беглецу, но не более того. Должно быть, также достославному кесарю ведомо, что мать Давида происходит из знатного рода Музалонов – одного из первейших в ромейских землях. Как прознал император, Давид через богатства родни своей улестил золотом касожского властителя Тимир-Каана, дабы тот помог ему
