обители?
Один из рыцарей – немолодой, убеленный сединами, с лицом суровым и обветренным – поднял на Бернара по-детски ясные голубые глаза:
– Милости твоей просим, отче.
– Встань с колен, сын мой, – глядя на воинственного старца, произнес Бернар. – Говори ясно: кто ты и какой милости взыскуешь?
– Мое имя Жером де Вальмон. Мой род восходит к герцогам Нормандским, и сам я – как и мой отец, как и его отец – коннетабль Нормандии. Все эти люди – цвет нормандского рыцарства, каждый из них собирает под свои знамена вассалов и арьервассалов,[47] каждый ведет свой род еще со времен Карла Простоватого.
– Все мы пред Богом дети Адамовы, все родимся без порфиры и, уходя, обращаемся в прах. Ни к чему славословие твое.
– Прости, мудрый отче, – потупился краснолицый рыцарь. – Проделали мы дальний путь, пришли сюда, чтобы приникнуть к источнику святости твоей.
– И это пустое. Один лишь Бог свят.
– Пришли мы, преподобный отец Бернар, дабы отрешил ты нас от клятвы верности, данной лживому и коварному правителю, бесчиннику и клятвопреступнику, именуемому королем Людовиком Французским. Справедливого просим суда над тем, кто посылает убийц и растлителей на детей наших. Пред тобою на коленях стоим, как не стояли ни пред кем, ибо закон Божий превыше закона людского. Молим тебя – отреши нас от клятвы и прими под длань свою. – Он вытащил из ножен меч и, положив его поверх тяжелого плаща, дабы не касаться пальцами освященного булата, протянул Бернару рукоятью вперед.
Со всех сторон послышался шорох клинков, оставляющих ножны, и спустя мгновение на Бернара было наставлено великое множество рукоятей боевых мечей.
– Не желаем иного сюзерена, нежели Отец предвечный. Именем Господним, святыми мощами, заключенными в рукоятях мечей наших, честным именем и светлыми клинками клянемся до последнего мгновения верой и правдой, оружием и советом, без измены и лукавства служить тебе как вождю нашему, как предводителю Божьего воинства. Со всеми землями, со всеми замками, со всеми людьми и добром нашим идем под руку твою! Прими же нас, отче.
Бернар молча глядел на сурового старца и соратников его, согласно кивающих в такт словам. На глаза его невольно накатили слезы умиления. Он несколько раз глубоко вздохнул, чтоб не дать им волю, приблизился к виконту де Вальмону, принял меч из его рук и, воздев его наподобие креста, провозгласил с торжеством и ликованием:
– Освобождаю вас от клятвы нечестивцу! Принимаю вас под руку свою! И да наречетесь вы Рыцарями Христовыми!
Князь Давид пристально глядел на морские волны, раз за разом накатывающие на каменистый берег. Долгожданная победа не радовала: жители Тмуторокани, хорошо усвоившие донельзя наглядный урок падения города, не спешили изъявить новому повелителю смиренное покорство. Опасаясь расправ, они прятались по домам и выходили лишь тогда, когда на то была совсем уж крайняя нужда. Время от времени князь с дружинниками проносился галопом по бесприютно-пустым улицам, лишь изредка встречая не успевших спрятаться за каменными заборами горожан. Только ветер нес по вросшей в землю мостовой сор и опадающие листья. Князь скрипел зубами, глядя, как с натугой склоняются пред ним захваченные врасплох жители, слушая, как из-за каждой изгороди доносится цедимое сквозь зубы: «Гореславич».
«Наверняка Святослав с войском уже на подходе. Если они объявятся в ближайшие дни, пока не подоспела обещанная подмога из Империи, мне несдобровать. Крепость сильная, но того и гляди горожане учинят измену. Когда Святослав подойдет, у каждой двери часового не поставишь, дружина слишком мала, чтобы удерживать все башни и стены, не уследишь – ворота откроют или укажут Мономашичу, где хлипкая сторожа. Только бы ромеи подоспели! Без них не устоять».
На лестнице, ведущей на верхний этаж крепостной башни, послышались шаги.
– Кто там? – Князь Давид поглядел на старшего из дежуривших у лаза богатырей.
– Тимирка пожаловал, – густым басом отозвался княжий гридень.[48]
Предводитель касожской рати показался на боевой галерее и, раздвинув плечом княжьих телохранителей, подошел к Давиду:
– Прощаться пришел.
– Как прощаться?
– Что такое спрашиваешь, кеназ? Будто не знаешь, как прощаются. К себе иду.
Давид взглянул на собеседника недобро, но тут же отвел взгляд:
– Ты, Каан, точно волк – добычу ухватил и наутек.
– Спасибо на добром слове, кеназ. Волк – зверь умный. Знаешь, как у нас о нем говорят? Когда-то Аллах решил устроить состязание – какое из созданных им существ самое наипервейшее. И какую бы задачу он ни назначал, выходило, что человек лишь второй: волк и храбрее, и сообразительнее, и сильнее. Тогда Всевышний в последний раз собрался испытать тварей, коими населил Землю, устремив на них свой грозный взор. Волк не отвел взгляда, а человек отвел. Аллаха возмутило такое непочтение со стороны волка, и он назначил наипервейшим человека, но только волку этот выбор нипочем – он все равно знает, что первейший. Так что еще раз спасибо тебе, кеназ, на добром слове. Только почему же «наутек»? Твои сородичи, Дауд, хорошо заплатили мне, чтоб я помог взять крепость и одолеть врага. Я сделал это, и добыча, которую получил, по праву моя добыча. Теперь же мне пора домой, тем паче мои нукеры в степи видели передовые отряды великого князя Святослава. У меня с ним войны нет – к чему зря враждовать?
– И ты оставишь меня без помощи сейчас, когда она мне так нужна?
Тимир посмотрел на князя насмешливо, почти с презрением:
– Я в своих делах уповаю на волю Аллаха и вот этот меч. Отчего бы и тебе не попросить у вашего бога помощи да позаботиться об остроте своего клинка?
На лестнице вновь послышался топот, на этот раз быстрый – точно кто-то очень спешил опечалить или же обрадовать князя известием.
Вбежавший – один из воинов береговой стражи, – оказавшись пред мрачным ликом Давида Олежича, рухнул на колени:
– Беда, князь!
– Что случилось? – побледнел владыка Тмуторокани.
Страж побережья вытащил из-за пазухи несколько обломков с отчетливой резьбой и выложил на камень перед господином.
– Это вынесло на берег после вчерашнего шторма. Там много еще разного, и все – с ромейских кораблей.
Не чувствуя под собой ног, князь сделал несколько шагов и остановился лишь тогда, когда меж зубцами башни на него, маня, точно песнь сирены, взглянула морская пучина.
– Господь не мог допустить, чтоб они все пошли на дно, – прохрипел он.
– Вот видишь, и ты вспомнил о Господе, – расплылся в улыбке касожский витязь.
– Тимир, – князь с жаром повернулся к нему и заговорил, почти умоляя, – ты же был мне братом в недавнем бою! Прошу тебя, останься!
– Мне нет дела до ваших распрей, – по-волчьи оскалился Каан.
– Я дам тебе втрое больше, чем ты получил до того!
– Ты обещаешь это, князь?
– Обещаю!
– Хорошо. Но помни, Дауд, княжье слово – не козий катыш.
Герцог Швабский поднял руку в толстой кожаной перчатке и, повинуясь раз и навсегда установленному порядку, его сокольничий подал мощную остроклювую птицу в изукрашенном каменьями глухом клобучке. Та моментально сжала перчатку длинными, чуть изогнутыми когтями. Рука герцога слегка опустилась под тяжестью хищника.
