карканье.
– Не к добру ворон кричит, – покачал головой первый витязь. – Дурной знак.
Его собрат по оружию прислушался:
– Кажись, идет кто-то. Походка шаркающая, будто старик.
– Может, то мрец? Я слыхал, в этих краях разбойнички спокон веку озоруют. Сам посуди – за то время скольких в степи без чинного погребения бросили воронью на поклев. А мрец теперь ходит да ищет горячей крови испить. С лица он вроде как человек, а ежели со спины глянуть – то все тело настежь разверсто.
– Тьфу ты! – перекрестился второй. – Чур тебя! Нагово– ришь с три короба всяких небывальщин. Эй, кто идет?
– Мир вам, дети мои, – донеслось из тьмы.
– Мрец, – усмехнулся окликавший. – Это же старец Амвросий из Выдубицкого монастыря! Не спится ему, видать, князюшку ждет.
Страж наклонился к яме, в которой неярко горел укрытый от чужих взоров костер, и достал горящую сухую ветку, освещая дорогу духовнику Великого князя.
– Возвращаются, – обнадежил он святого отца. – Уж конский топот слышен.
Очень скоро из тьмы проявились очертания лошадиных морд, и всадники споро осадили коней у костра.
– Ну, слава богу, – пробормотал старец. – Вижу, что все живы.
– Живы, живы, отче, – прозвучал из тьмы голос Великого князя, – и с уловом. – Он ткнул пальцем в пленника, связанного по рукам и ногам.
Тот лежал поперек седла, голова его уныло свешивалась, будто чуя, что недолго ей осталось держаться на плечах.
– Тащите-ка этого вахлака ко мне в шатер – сам потолковать хочу.
Соратники Великого князя без промедления сдернули пленника с седла, подхватили его под мышки и, не особо чинясь, волоком потащили в лагерь.
– Пошто не спишь, отче? – Святослав обнял стоящего перед ним старца. – В твоих летах беречься надо.
– Это тебе, княже, беречь себя надо. Отчего, скажи, сокол мой ясный, самолично в дозор поскакал? Или перевелись мужи ловкие да хоробрые в воинстве твоем?
– Да ну, отче, пустое. Да и сам посуди: как же я дружину на смерть пошлю, когда по клетям да погребам хорониться стану.
– Все одно – не было нонче тебе нужды под самые крепостные стены Тмуторокани ходить. А когда б ненароком стрелой попотчевали?
– Поди, на том пиру для меня еще чаша не приготовлена.
– То одному Господу ведомо, – оборвал похвальбу старец Амвросий, – и не тебе о том судить.
– Ну так, и не тебе ж. Ты, пожалуй, тоже не Господь. Я в молитву твою верую не меньше, чем в панцирь цареградский. А коль ты пред Отцом небесным за меня слово замолвишь, да я броню крепкую надену – к чему ж тогда от беды шарахаться?
– Несусветицу говоришь. Молодечества с лишком, а ума – чуть.
– Отчего несусветицу? Вот мы нынче у самой Тмуторокани поиск вели, и такая жирная рыбина в сети пришла, что и не нарадуюсь.
– То-то и гляжу, что не нарадуешься.
– Так ведь сам посуди, – не унимался Святослав, – мы полночь идем берегом, тихонько, чтоб на стенах стражу не всполошить. И вдруг, чу – а на бережку вроде как дозор, смотрят в море, не отрываясь, будто ждут кого-то. Ну, мы так умишком пораскинули: от стен городских далече, кричи – не докричишься. Стало быть, и рухнули им кречетом на темечко.
– Да уж, видел добычу вашу, – укоризненно вздохнул Амвросий. – Ты не лютуй – он хоть и ворог, а все душа христианская.
– Это точно, – криво усмехнулся Великий князь. – Еще и нашего племени. Я этого голубя сизокрылого там, прям на месте, за грудки тряхнул, он и заверещал. Мол, не губи, все скажу.
– Что ж поведал тебе сей несчастный?
– А то, что выехал он со товарищи не карасей ловить и не луну смотреть. В Тмуторокани ожидают подмогу из Царьграда. В немалой силе, сказывал, прийти должны. Вроде как штормом их потрепало. Вот, значит, нашего гостя сам-друг и послали: чтоб когда увидит вдали огни корабельные – на берегу костер поярче разложить. Так-то, святой отец. Посол мне тут только что не в любови клянется, а хозяин его ворогу моему подмогу шлет. Выходит, правду неведомый херсонит сказывал. Выходит, измену лютую други заморские мне уготовили.
Амвросий поспешил отвернуться, точно вглядываясь во тьму. Чуть в стороне еле слышно переговаривались витязи сторожи, вдали, хорошо видные с кургана, мерцали костры лагеря…
– Не суди поспешно, – кусая губы, проговорил он. – Может, все и не так, как видится. Может, то марево.
– Может, и марево. А только мне кажется, что нет. Вот сейчас пойду да расспрошу гостя званого, что да как. Ему, поди, немало известно.
– Иди с богом. – Старец осенил духовного сына крестом. – Господь да пребудет с тобой, и да защитит он тебя от лютости и коварства людского.
Амвросий повернулся спиной к Великому князю и двинулся к витязям сторожи.
– Давай я тебя проведу, отче? Чай, до шатров путь неблизкий.
– Сам доберусь, сын мой. А нонче мне поразмыслить нужно.
Согбенный годами старец глядел с кургана на едва светлеющую на горизонте степь, вознося к небу греховные моления о даровании ему скорой кончины:
«Господи всеблагий, – шептал он, – зачем ты длишь без меры дни мои? Для чего терзаешь душу мою испытанием верности? Куда бы ни ступил я – влево ли, вправо, – все едино: иду путем Иуды Искариотского… Зачем шлешь ты неразрешимый выбор – отечество мне предать или же чадо духовное? Господи милосердный, ради сына вочеловеченного, принявшего мученическую смерть за людское племя, отврати от меня гнев свой, забери жизнь мою! Ибо нет сил влачить дни ее, и тяжек жребий мой».
Далекая зарница полыхнула на горизонте, на какое-то мгновение выхватывая из темноты вершину кургана. Витязи заставы сидели у костра, оглядывая безлюдную степь. Близ них, сложенные колодцем, лежали просмоленные вязанки хвороста. Достаточно было одного касания факела, чтоб они вспыхнули ярким пламенем, загодя упреждая отдыхающее войско, откуда следует ждать атаки. Но врага не было. Хворост лежал темной руиной и, точно окаменевший житель этой странной башни, рядом торчал языческий идол с пустыми каменными вмятинами глаз.
Старец Амвросий перекрестился. Ему вдруг показалось, что древний божок вдруг хищно ощерился.
– Спаси и помилуй, – прошептал монах. – Экое наваждение.
Он собрался вновь перекреститься, но остановил пальцы у лба.
– Ан нет, то не наваждение, а знак – дурная примета. Не след Святославу к Тмуторакани идти. Пусть домой возвращается или воеводу заместо себя в бой шлет. Кто в храбрости его усомнится?! Такого Фомы неверующего во всей Руси не сыскать. А ноне ему не в сече рубиться, а для державы себя поберечь след. О том знак мне. Так и есть – о том!
Он начал спускаться с кургана, продумывая слова, которыми станет увещевать Великого князя.
– Лишь бы послушал! Лишь бы не взыграло ретивое. Лишь бы… – Он тихо охнул и осел, теряя сознание.
Глава 19
Сила, лишенная разума, гибнет сама собой.
Мафраз не любила морские путешествия – они напоминали ей исключительно грустные события. Перед глазами ее вставали то картины невольничьего рынка в Александрии, куда она была доставлена на корабле магрибских пиратов, то схватка с сельджуками посреди Эвксинского Понта, то гибель императорского дромона неподалеку от берегов Херсонеса.
Последнее видение преследовало ее неотлучно. Это был один из тех немногих случаев, когда Мафраз – не та девочка из Исфахана, дочь премудрого лекаря Абу Закира, – а совсем другая Мафраз, купившая себе
