Тимир-Каан не любил городов. Терпеть их не мог. Окруженные стенами, они казались ему западней, которая вот-вот должна захлопнуться. Ему, степняку, выросшему под шлемом, нужен был простор, где всегда есть возможность развернуть коня и, быстрым маневром сбив с толку врага, разгромить его, разорвать в клочья. Там, в степи, он был в своей стихии. Здесь – тревога не оставляла его ни на минуту.
Когда нынче он увидел приближающееся к Тмуторокани ромейское войско, Тимиру показалось, что он физически слышит над головой свист аркана. Сама мысль о том, что очень скоро придется сражаться бок о бок с Григорием Гаврасом, представлялась дикой и нелепой – все равно что с волком охотиться на ягнят: не то, что не будет добычи, но только воспользоваться ею вряд ли сумеешь.
Издали Тимир-Каан следил, как беседует кеназ Давид с архонтом Херсонеса, как уходят они в княжьи хоромы, чтобы говорить о том, что не положено слышать другим.
«Теперь я ему не нужен, – думал степняк. – Если молокосос сам этого не понимает – Гаврас ему разъяснит. Надо ударить первому. Если еще можно ударить сейчас. Или же…»
Возле стоящего в раздумьях Тимир-Каана остановился один из новиков [64] князя Давида:
– Мой господин ищет тебя. Нынче он устраивает пир и желает видеть на нем знатнейших из рода твоего.
Тимир-Каан мотнул головой, то ли соглашаясь, то ли отгоняя назойливую муху.
«Пир?!» – Ему не раз доводилось слышать, какими блюдами ромеи потчуют тех, с кем хотят распрощаться навсегда. Порою даже владыки Константинополя не приходили в себя после дружеских возлияний. А уж что говорить о нем? Как бы не стало пиршество ему погребальной тризной.
– Передай своему господину, что я непременно приду в его дворец. – Тимир-Каан развернулся спиной к гонцу и, сопровождаемый пятеркой верных нукеров, зашагал к городским воротам, где от башни до башни стояла касожская рать.
«Много новых лиц, – про себя отмечал он, ступая по мощенной каменьями улице. – И все как один не спускают с меня глаз. Отчего плащи их оттопыриваются кинжалами?.. Из-за ограды постоялого двора слышится звон доспехов… Для ромейского войска места еще поди сыщи. Но здесь, совсем рядом от моих людей…»
Тимир-Каан снова пожалел, что находится в городских стенах и что не увел вовремя своих людей обратно к отрогам кавказских гор.
«Если Давид с Гаврасом хотят моей смерти, то возможность для этого – лучше не придумаешь. В тесноте городских улиц тяжелая ромейская пехота куда сильнее спешенных наездников. Аланы же пускают стрелы не хуже касогов…» Думая так, Тимир-Каан подошел к воротам постоялого двора и тут же наткнулся на сумрачную и явно готовую к бою стражу.
– Мы желаем войти, – подбоченившись, сказал Тимир-Каан.
– Не велено пускать.
– Да знаешь ли ты, кто я?
Стражник окинул настойчивого гостя подозрительным взглядом и подозвал офицера.
– Я Тимир-Каан, побратим князя Давида, – гордо объявил предводитель касогов.
– Что же вам нужно здесь? – Рослый воин, по виду центурион, внимательно посмотрел на собеседника, но даже не подумал сдвинуться с места.
– Проклятие! Я и мои люди желаем ракии! – заглядывая через плечо ромея во двор, гневно закричал Тимир-Каан.
– Вам ее принесут, – не меняясь в лице, ответил центурион.
«Ромеи не становятся лагерем, – сделал вывод Тимир-Каан, – они ждут приказа. – Он вспомнил и о наблюдателях, следивших за каждым его шагом. – Что-то надо делать и очень быстро! Пытаться сейчас поднять людей бесполезно – едва они успеют схватиться за оружие, их тут же превратят в кровавую кашу. А значит, выход должен быть другой. Но какой? Эти, с кинжалами, следят неотлучно. Вероятно, им приказано нападать только в случае крайней необходимости, иначе давно бы набросились, а не стали звать на пир. Пытаются усыпить бдительность. – Тимир-Каан погладил длинный ус. – Дадим почувствовать, что обман удался, и обманем сами».
– Я хочу ракии! Слышишь, ты, длинноносый! Принеси мне ракии!
Центурион чуть заметно дернул уголком губ, повернул голову к одному из стражников и распорядился поскорее доставить варвару чан с пьянящим напитком.
«Надеюсь, у них нет под рукой сонного зелья. – Тимир-Каан выхватил из рук солдата вместительную братину и, зачерпнув браги, задвигал кадыком, изображая, как жгучая струя вливается в его горло. – А теперь, пошатываясь, к конюшне».
– Пейте! Давид, мой брат, угощает всех! – Он протянул чашу ближайшему нукеру и, словно в опьянении, рухнул ему на плечо. – Когда отойдем, затейте между собой драку. К конюшням я должен подойти один – отрежьте путь всем остальным.
Касожская стража у коновязи была несказанно удивлена, увидев, а вернее, еще раньше, услышав своего командира. Тот шел, валясь из стороны в сторону и горланя нечто маловнятное на грубом наречии огузов.
Один из стражников бросился к Тимир-Каану, чтобы поддержать его, но начальник обвел его взглядом, моментально превратившимся из мутного в ясный, и заорал немузыкально на тот же песенный мотив:
– …И ночью все готовы были пролить гяуров злую кровь, – затем, не давая опомниться, оттолкнул незваного помощника, дошел до сеновала и рухнул в него как подкошенный.
Несколько минут Тимир-Каан пролежал без движения, вслушиваясь. Хитрость удалась на славу. Когда один из его нукеров вроде бы случайно уронил плеть и наклонился за ней, другой – не менее случайно – рухнул ему на спину. А спустя несколько секунд над улицей Тамар-Тархана слышались свист бичей и яростная брань. Пройти мимо было просто невозможно, не рискуя головой.
Тимир-Каан был уверен, что теперь, когда соглядатаи попытаются отыскать его в конюшне, стража и близко не подпустит их. Скоро о том, что Темир напился и уснул на сеновале, будет известно Давиду и ромеям, а это даст время нанести ответный удар. Совсем немного времени. Поэтому надо спешить.
Убедившись, что все тихо, Тимир-Каан змеей переполз под стену и нырнул в сено: «Велик Аллах, надоумивший меня загодя приготовить тайный ход в крепость. Сегодня он послужит выходом».
Князь Святослав удивленно рассматривал пленника, доставленного передовой сторожей.
– Как звать тебя?
– Тимир-Каан.
– Какой Тимир-Каан? Уж не сын ли Килич-Оглана, владыки касожского?
– Он самый.
Великий князь задумался: дорогая одежда пленного была измазана землей так, будто тот полз на брюхе. Булатный меч, украшенный золотой насечкой, кинжал с каменьями – за такие табун отдашь. Обычного лазутчика эдак не наряжают, а если б и нарядили – что за блажь по грязи волочить?
– А что грозный Тимирхан делал в степи в таком виде?
– Искал тебя.
– Вот, сыскал, – усмехнулся Святослав. – Чего надобно?
– Желаю тебе Тамар-Тархан отдать.
– Ой ли? С чего бы вдруг?
– Оттого, что не люблю, когда мне нож в спину всадить пытаются.
– Кто на такое-то осмелился?
– Много смельчаков – ромейское войско стоит в стенах Тамар-Тархана. А ромеи подговорили Давидку меня убить и людей моих жизни лишить. Мне это не по нраву, вот я к тебе и пришел.
– Ишь ты. – Великий князь сгреб бороду в кулак. – А что ты хочешь за свою помощь?
– Отпустишь людей моих и меня с добычей беспрепятственно, на том и сойдемся.
Святослав задумчиво опустил глаза, вспоминая мощные стены Тмуторокани… под такими долго стоять можно, а изменники-ромеи уже там. Значит, подмоги от них ждать нечего. Ксаверий-то соловьем заливался, а вон каким скорпионом вылез.
