– Согрейся, отдохни. Вечером пойдешь назад. Я выскажу свою волю.
Ветер сонно ворочался в обвисших парусах, едва напоминая о себе. Убедившись, что изменения погоды не предвидится, капитан без особой, впрочем, надежды поскреб мачту, послюнявил указательный палец и, не дождавшись усиления ветра, приказал идти на веслах. Море едва плескалось за бортом. Казалось странным, что еще совсем недавно оно поднимало валы, перехлестывающие через корабль.
Федюня Кочедыжник стоял на палубе, созерцая безграничный простор, открывавшийся его взору. Можно было решить, что вид этой соленой вечно движущейся пустыни приковывает его внимание. Но выросшего у берегов Понта мальчишку трудно было удивить морскими пейзажами.
– О чем задумался, приятель? – Лис подошел к Федюне и положил руку ему на плечо.
– Гарри взял город, – не спуская глаз с еле заметной ряби, со вздохом ответил Кочедыжник.
– Откуда ты знаешь?
– Вижу. Сам не пойму как, но вижу. Прежде такого не было, а сейчас вдруг – раз! И точно не посреди окияна, а вот – совсем рядом, лицом к лицу. Все своими очами вижу, а сказать ничего не могу. Растолкуй, дядька Лис, в чем моя вина? Разве я кому что дурное сделал? Разве бранил кого? Или старшего не почтил? Почто казнь такую претерпеваю?
– Что ты, Федь?
– Я Гарри с земли поднял. Он ходить не мог. Разве дурно, что помог ему? А он нынче город взял, объявил себя принцем, начертал на щите знак с тремя змеями – навроде этого. – Он вытащил из-за пазухи амулет. – И моим именем храмы жжет. Разве я когда мог о том помыслить?
– Да-а… Ситуация хреновая. Но, видишь, ты сам дал ему основания считать тебя если не богом, то его посланцем. Тут уж, как говорится, назвался груздем – лечись дальше. Гарри, может, и рад навьючить золота на осла и тихо-тихо куда-нибудь отвалить, да не получится уже: на него глядят, как на твоего апостола.
– К чему это все? – Федюня утер слезинку, покатившуюся по щеке. – Никогда, ни единым словом не призывал убивать и крушить! Теперь, выходит, я в ответе за содеянное? Как обратить время вспять?
– Ну, ты загнул. Этого никто не знает.
– Нешто и в ваших землях не ведают?
– Каких таких «наших»?
– Тех самых, откуда вы с графом прибыли.
– Это здесь неподалеку… – пустился в объяснения Лис. – Вон там, – он указал на горизонт, – Франция, а за ней…
– Я о других землях. Тех, что за линией заката.
Сергей удивленно воззрился на собеседника:
– С этого места подробнее.
– Я о тех землях речь веду, в кои велено вам меня забрать. Я знаю, что вы такого не мыслите, но тот, кто приказывал вам сие, ничего не забывает.
– Постой, постой. Шо ты несешь?
Федюня вздохнул.
– Гарри предал меня по неразумию своему. Ты же силишься в глаза мне лгать. Я ведь коли вижу – то и знаю. Велено вам увести меня из мира живых, да и бросить меж мирами. А я так смотрю, что, может, оно и к лучшему. Такое нынче со мной происходит, что даже и жить противно. – Он ненадолго замолк. – Вот ответь, дядька Лис, почто вам дома не сиделось? Зачем вы пришли незваные и нежданные, аки тать в ночи? – Федюня посмотрел на старого друга взглядом, полным невыразимой печали. – Неужто верите, что в силах помешать крови литься, дереву сохнуть и роду человеческому в этом мире и в сонме иных миров истреблять друг друга?
– Непростой вопрос, – посерьезнев, сказал Лис.
– А у меня нынче простых и нет. Тут и о себе ничего в толк не возьму, а уж что вокруг деется – так и вовсе темно. Ступаю, как посредь леса в новолуние. И за что ни возьмусь – все тернии. Я к вам шел, мне никуда боле не надо было. А оно нынче как выходит: и вам я ни к чему, только обуза. И дело ваше, как монета в воздухе – может, так упадет, может – эдак.
– Федюнь, братишка, ты ничего не понимаешь, тут все очень сложно.
– Не понимаю, – согласился отрок, – сам о том сказал. А что сложно… Я вон Гарри на ноги поднял, а он этой ногой ближнему на горло стать норовит. И вы – вроде как добро содеять пытаетесь, а только у добра того клыки да когти. Ровно как у зла. Кому помогать да что делать: помогать ли вовсе, или впрямь – уйти за предел мира и там найти для души отдохновение?
– Эк тебя переплющило-то, – покачал головой Лис. – Но там, где время пройдет, там и мы пройдем.
– Не ведаешь ты, куда путь держишь. Не ведаешь, идти ли. А все едино: ступаешь шаг за шагом, не зная ответы на те вопросы, что задаешь себе неслышным голосом. Так и я пойду с вами, дабы отыскать то, что заменит мне ответ.
– Ну, ты загнул, – поразился Сергей. – С такими речами из тебя здоровский вышел бы замполит, жаль, у вас звери такой породы не водятся.
Кочедыжник поглядел на друга, и в глазах его дальними отблесками пожара высвечивало нечто странное, чтобы не сказать страшное. Лис встряхнулся, отгоняя наваждение.
– Пожалуй, стоит кораблю идти быстрее, – вдруг безо всякой связи с тем, что говорилось ранее, точно вскользь, бросил Федюня и запахнулся в плащ, спеша укрыться от резкого порыва ветра.
Барон ди Гуеско поглядел с холма на ласковую, залитую солнцем ранней осени равнину. Сколько видел глаз, та была засажена виноградниками; среди аккуратных рядов подвязанной лозы, собирая в плетеные корзины тяжелые грозди, неспешно двигались монахи в подобранном одеянии.
Капитан папской гвардии пренебрежительно хмыкнул:
– Мне кажется, эти святоши всерьез думают, что когда-то их кислое пойло сравнится с итальянскими винами. Наивные простаки… Как считаете, падре?
– Истина зависит от того, сын мой, – на лице Йогана Гринроя сложилась высокопарная мина, – вкушу ли я от даров винной бочки прежде, чем изреку ее, или же после того. Ибо если до – то я думаю, что думаю, а если после – то лишь думаю, что думаю.
– Чего-чего? – Майорано уставился на спутника.
– Сразу видно, что риторика для вас – наука о снаряжении рыцарей, – Гринрой воздел к небу палец, – между тем как слово, бывшее прежде всего, существует ныне и впредь. И слово это сокрушает воинства и созидает царства.
– Что ж, – Майорано указал вдаль, где двигался довольно крупный отряд вооруженных всадников, – похоже, вам представится завидная возможность продемонстрировать силу всесокрушающих речей.
– Отчего вдруг? Разве мы не в землях христианнейшего короля Франции? Разве имя Святейшего Папы не оберегает нас от всяких бед?
– Как знать. – Старый пират пожал плечами. – Всадники, как один, вооружены, но лилий на вымпелах я не вижу. Очень может быть, друзья короля не входят в число их друзей… В любом случае вам стоит переодеться, дабы предстать во всей красе пред этой шайкой. Вдруг легат Папы Римского вызовет у них почтение.
– Ох, – Гринрой закатил глаза, – что есть эта повозка, как не инструмент воспитания истинно христианского смирения? И что есть эта дорога, как не след от бича Господнего?
– Согласен с вашим преподобием. – Лицо Майорано расплылось в улыбке. – Но что поделать – настоятелю собора Девы Марии не к лицу гарцевать на коне, а осла мы не захватили.
– Как же, – пробормотал Гринрой, спешиваясь, – один осел есть. И сейчас он к своему большому неудовольствию полезет в повозку.
Ругаясь себе под нос, Гринрой занял место за тяжелыми бархатными занавесями и, моля небеса дать пинка этим чертовым рыцарям, чтоб они убирались куда подальше, начал гримасничать перед полированным серебряным зеркалом, придавая себе вид, полный возвышенного достоинства.
Дорога под гору, как обычно, была не слишком приятной. Возница придерживал четверку коней, но те порывались идти вскачь, и поэтому каждый миг казалось, что возок еще чуть-чуть и перевернется в кювет.
