– И поскольку сей достойный слуга не врет, папского легата, вне всякого сомнения, призвал к себе аббат Бернар. Хотелось бы знать, что сделал этот бесноватый с несчастным пастырем овец Господних?
Глава 25
Опираясь на то, что имеешь, добивайся того, что хочешь.
Как бы долго ни длилось ожидание, наступает час, когда оно заканчивается. Подготовка к грандиозному рыцарскому турниру, посвященному свадьбе герцога Конрада Швабского и восхитительной ромейской севасты Никотеи Комнины, шла несколько месяцев. Изо дня в день плотники возводили огромное ристалище, способное вместить тысячи зрителей с отдельными ложами для высокородных князей-электоров, дворян и дам их свиты. Вокруг ристалища, точно грибы после дождя, вырастали павильоны для трапез, уединенные домики, утопающие в зелени, для желающих отдохнуть и пообщаться без свидетелей. Чего здесь только не было: из далекой страны Катай по Великому шелковому пути в Аахен были доставлены диковинные огненные стрелы, которые, взмывая в полночное небо, расцвечивают его невероятными огнями, гроздьями волшебных цветов и чудесными летающими змеями. Пока что это диво дивное хранилось в стенах специально выстроенной крепостицы с четырьмя башнями, рвом и подвесным мостом. И многочисленные зеваки сбегались поглазеть на хозяев огненных стрел: на их желтоватую кожу, узкие раскосые щелочки глаз, на наряды необычайно яркие и столь же нелепые. Не меньший интерес публики вызывал и огромный зверинец, расположенный тут же, под открытым небом.
Первоначально Никотея желала по древнему обычаю устроить бои храбрецов с заморскими свирепыми хищниками. Однако церковь воспротивилась любимому зрелищу древних римлян и объявила его бесовским наущеньем – должно быть, лозунг «Христиан – ко львам!» до сих пор был жив в воспоминаниях клира. Милая, послушная дочь церкви – блистательная герцогиня Швабская – тут же отказалась от своего первоначального намерения, покаялась, щедро одарила ближние монастыри, чем заслужила нежную и трепетную любовь со стороны местных иерархов церкви. Никого даже не смутило, что в округе не имелось ни одного самого завалящего бестиамаха[66] – в конце концов, к чему такие крайности? Теперь на огромной расчищенной пустоши возле Аахена, за высокими деревянными решетками царственно возлежали косматые львы в окружении верных львиц, нервно бегали тонконогие гепарды, строго взирали с ветвей сухих деревьев черные как ночь пантеры… Даже гиппопотам и слон нашли здесь себе приют, и мерзко хохочущие гиены, и нелепый зверь камелопард, чья шея длинна, точно змеиная, а тонкие длинные ноги кажутся слабыми подпорками для пятнистого тела. Но, как говорили знатоки, удар такой ноги перебивает спину льву. И мрачный подслеповатый родич единорога, готовый атаковать любого, кто станет на его пути. Все были здесь. Толпы восхищенных зевак порой целыми днями простаивали у огороженных вольеров.
Честный люд стекался на турнир: все, имеющие возможность путешествовать – кто в соседний город, а кто и за тридевять земель, – спешили в Аахен, чтобы не пропустить великое событие. Ибо раз в жизни увидев такое, можно до самой смерти не дождаться повторения.
Жонглеры, миннезингеры, шуты – каждый блистал своим искусством, и каждому находились и награда от их высочеств, и монета, и рукоплескания зрителей.
Правда, в первый день праздничной недели жители Аахена решили порадовать милую герцогиню увеселением, принятым на ее родине, и устроили на свежесжатом поле скачки квадриг. Неумелые возницы никак не могли совладать с упряжками, до конца поля с грехом пополам добралась только одна колесница. Оценив увиденное, гости и жители Аахена с полным основанием решили, что забава дурацкая и ромеи ничегошеньки не понимают в увеселениях. Исключив, конечно, из числа восточных недоумков свою добрую герцогиню.
Турнир шел своим чередом – лучники и арбалетчики порадовали толпу меткостью стрел, суровые лесники с легкостью метали длинные, в два локтя, топоры. Всадники на скаку бросали палицы в подвешенный на крестовине щит, и толпа разражалась радостными криками всякий раз, когда кто-либо из состязавшихся проявлял особенную ловкость.
Никотея восседала рядом с Конрадом Швабским в высоком кресле с подлокотниками и прямой спинкой, на которой был искусно вырезан двуглавый орел Комнинов. Откинуться поудобнее на этом импровизированном троне было невозможно, и за день даже привычная к гордой осанке спина сильно уставала. Но севаста казалась высеченной из мрамора. Величественный ее вид привлекал немало восторженных, а порой и обожающих взоров.
Крики, прославляющие вельможную чету, разносились едва ли не через каждые пять минут, и герцог с герцогиней неизменно отвечали на приветствия улыбками и милостивыми кивками.
Когда в обитой бархатом и увешанной персидскими коврами ложе появился лакей ее высочества, Никотея как раз вручала победный венок из золотых дубовых ветвей ловкому наезднику, с неизменным успехом собиравшему копьем расставленные у земли кольца.
– Гринрой вернулся, моя госпожа, – склоняясь у трона, прошептал слуга.
– Что значит «вернулся»? – едва шевеля губами, спросила севаста.
– Он утверждает, что все успешно закончил.
– Так быстро? Экий ловкач! Пусть ждет, я скоро приду. – Никотея положила свою тоненькую ручку на широкую пятерню Конрада Швабского. – Милый, в ознаменование воинской сноровки, выказанной сейчас перед нами, стоило бы, пожалуй, выкатить побольше пива для зрителей и участников. Им следует хорошо отдохнуть перед началом боев.
– Ты как всегда права, моя дорогая, – согласился герцог Швабский и щелкнул пальцами, подзывая виночерпия.
Гринрой ожидал госпожу в огромном шатре, уставленном накрытыми столами. Он сидел, с хрустом надкусывая яблоко и распространяя вокруг себя такой едкий запах пота, что Никотея была вынуждена прикрыться надушенным рукавом. Увидев герцогиню, рыцарь быстро вскочил с широкой лавки, на которой до того устроился в очень фривольной позе.
– Моя герцогиня, – рыцарь преклонил колено, – я привез вам трепет Франции. Ворота ее замков распахнуты, как глаза зевак, впервые узревших вас. Вас ожидают, как ангела с небес, дабы положить конец распрям и умолить благочестивого Папу Гонория снять интердикт со злосчастных владений короля Людовика.
– Ты обернулся куда быстрее, чем я полагала, – похвалила Никотея. – Но где дон Анджело?
– Барон ди Гуеско с отрядом мчит с докладом к Его Святейшеству, спеша поведать благочестивому понтифику о том, что Бернар принудил легата объявить интердикт, а затем злодейски умертвил его, а тело дел неизвестно куда… Может, даже съел. Этот добрый малый – барон ди Гуеско – умеет быть убедительным. Готов биться об заклад, что Святейший Папа не замедлит снять интердикт, и тут уж задача моего дяди – чтобы высочайший эдикт попал именно в ваши руки, а не в чьи другие. Зная преподобного Эрманна, можно не сомневаться, что в скором времени только от вас будет зависеть судьба французского королевства.
– Прекрасно, – мило улыбнулась Никотея, – вы сделали все, что было можно, и даже несколько более того. Поверьте, я не забуду этой услуги.
– Моя госпожа, хорошо бы вспомнить о ней немедленно – я порядком издержался в дороге. Да и то сказать: ношение сутаны настолько возвысило мой дух, что мне все время кажется, будто я пощусь уже не меньше двух недель. Позвольте же мне вернуться на путь истинный – путь смиренного и ревностного служения вам и моему славному герцогу.
– Мошенник, – усмехнулась Никотея, – на вот, держи, – она стянула с пальца массивный перстень с яркоцветным рубином. – За эту милую вещицу Ламборджини отвалит тебе не менее пятидесяти золотых. А если посмеет рассказывать, как он неслыханно обеднел, или говорить, что камень нехорош, или золото не слишком чистое, – скажи, что я сама к нему приеду, дабы выслушать претензии. Но прежде чем отправляться к ювелиру, тебе следует закончить начатое. Ты сделаешь вот что. – Она склонилась к уху бывшего легата…
– Для меня это высокая честь! – Гринрой сжал перстень и, кланяясь, поспешил к выходу, прихватив по пути еще одно яблоко.
– Все идет отлично, – тихо проговорила Никотея, – но времени совсем мало. Действовать надо прямо сейчас. Незамедлительно.
Конский топот в который раз сотряс ристалище. Послышалось ржание, удар, треск
