Толстого ему попросту было не с кем.
Успокоенный обещанием союзника, коннетабль де Вальмон ринулся на помощь Монтурлену, полагая успеть до прихода аквитанцев и не дать врагам соединиться. Именно этого и ожидал Людовик Толстый. Его удар по растянувшимся на узких проселочных дорогах рыцарским колоннам, обозам и уныло шагающим пешим отрядам был сокрушителен, как удар молота. Никогда прежде Франция не видела такой неправильной войны.
Остатки нормандцев во главе с де Вальмоном бежали к морю, оставив Монтурлен без подмоги. К чести коменданта, он стойко выдерживал осаду и даже сделал попытку вырваться из кольца. Быть может, ему бы и повезло: запертые в крепости силы едва ли не вдвое превосходили осаждавших французов. Но судьбе было угодно распорядиться по-другому.
В то утро, когда нормандцы, открыв ворота, атаковали позиции французов, со смотровой башни донжона раздался крик: «Они идут!» Скоро с крепостных стен уже было видно, как в клубах пыли к Монтурлену движется рыцарская кавалерия и, увы, совсем не с той стороны, откуда ожидался подход коннетабля де Вальмона. Крик «Аквитания!» повис над полем боя.
Как выяснилось чуть позже, это была не Аквитания, а рыцари Анжу. Людовик в достаточно красочных выражениях описал герцогу Анжуйскому, какую травлю виконт де Вальмон и его сыновья устроили юному Фульку, и триста рыцарей Анжу – втрое больше, чем тот должен был выставить согласно вассальной присяге, – спешили на соединение с французами к стенам Монтурлена. Теперь для защитников цитадели все было кончено – шансов вырваться из западни не оставалось, да и вырываться, по сути, было некуда. Потому, едва узнав о приближении Людовика Толстого, комендант выслал ему навстречу парламентера, предлагая сдать крепость.
Почетную капитуляцию и выход с оружием король отверг, предоставляя осажденным лишь милость победителя. Милость, но отнюдь не милосердие. И теперь они проходили, склонив голову, под ярмом и бросали свое оружие к ногам торжествующего монарха.
– Правильно говорили древние: «Так проходит слава земная», – ликуя, заметил Людовик Толстый. – Все они могли верно служить мне, но восстали. Восстали против Бога, вручившего мне корону! И теперь слава и честь их повергнуты в прах.
– Все в руке Господней, – напомнил Сугерий. – Без корон и доспехов приходим мы в этот мир и уходим из него, оставив живым всю тщетность земного бытия. Милосердие приличествует христианнейшему королю.
– Оставь, Сугерий. Тем более что, как мы помним, христианнейший король поныне находится под интердиктом.
– Я послал в Рим надежного человека, и, надеюсь, он скоро будет уже там. Уверен, Его Святейшество не допустит столь вопиющего попрания справедливости и божеских законов.
– Я тоже на это надеюсь. Однако до той поры, пока твой человек достигнет Рима, получит аудиенцию, убедит Папу снять интердикт и вернется в Париж, я намерен без всяческого христианского милосердия отрубить голову шампанскому изменнику, а дальше, если пожелаешь, со всей кротостью передать в твои руки предтечу антихристова – Бернара из Клерво.
– Эти речи полны злобы и гордыни, – скорбно ответил аббат Сугерий. – Тебе надлежит каяться. Но в одном ты прав – нынче самое время ударить по Тибо Шампанскому. Когда мы направлялись сюда, в лагерь прибыл гонец из Аквитании…
– Ну же, ну же. – Король расплылся в насмешливой улыбке.
– Герцог сообщает, что наконец собрал войско и выступил на помощь вашему величеству.
– Хитрец. Он думает, я поверю… – Король махнул рукой. – Ну да ладно. Конечно же, он ждал до последнего, наблюдая, чья возьмет. Теперь, когда он убедился, что удача на моей стороне, то, конечно, поспешил присоединиться к победителю. Хорошо… Если ему так угодно, пусть со своими людьми первый вступит в Шампань.
– Ваше величество! – крикнул один из королевских драбантов,[75] удерживая чуть в стороне кучку бедно одетых крестьян. – Здесь какие-то рыбаки с побережья доставили вам дары: свежих угрей, треску, камбалу…
– Позже. Рыбаки? Позже, – отмахнулся король.
– Я так и сказал, но тут один требует встречи с вами.
– Это что-то новенькое – рыбак требует встречи с королем. А ну, веди его сюда.
Послушный воле хозяина, драбант бесцеремонно ухватил за плечо какого-то бородача и потащил его за собой. Когда до Людовика осталось несколько шагов, рыбарь вдруг ловко вывернулся из захвата и стремительно бросился к восседавшему на коне государю.
– Стой! – Телохранитель обнажил меч, но в тот же миг рыболов сдернул широкополую войлочную шляпу, а вместе с ней – седоватые лохмы.
– Мой государь! Это же я!
– Фульк?! – воскликнул Людовик. – Сугерий, погляди, это же Фульк Анжуйский! Ах, шельмец!
– Прошу простить меня, мой король! – вслед за париком срывая накладную бороду и усы, заговорил граф Анжу. – Я явился к вам так быстро, как только смог. Но поскольку мой путь лежал через земли, – Фульк замялся, – врага… Я был вынужден одолжить вот эти украшения в английском бродячем театре.
– Ай да ловкач, – рассмеялся король.
– У меня плохие новости! Королева Матильда намерена оказать военную помощь мятежникам- нормандцам! Ее войска либо уже высадились во Франции, либо высадятся со дня на день!
– Проклятие! – Брови короля сдвинулись. – Как не ко времени! Теперь де Вальмон опять воспрянет. Мало загнать лису в нору, надо ее оттуда выкурить, а затем содрать шкуру. Что думаешь об этом, Сугерий? – обернулся он к аббату.
– Признаться честно, я еще не размышлял о том… Сейчас меня заботит иное.
– Что еще может тебя заботить? – возмутился Людовик.
Сугерий молча указал на дальний холм. С него, торопя коней, спускались несколько всадников, над которыми вился по ветру длинный вымпел Парижа.
– Это гонцы. Что-то произошло.
– Произошло… мне испортили победу! – хмуро буркнул король.
Считанные минуты спустя парижане, едва держась на ногах, предстали пред монаршим взором.
– Ваше величество, – хриплым голосом заговорил старший, – к столице движется войско.
– Чье?
– Императора.
– Какого императора?
– Священной Римской Империи.
– Но у них еще нет императора!
– Уже есть.
Людовик по-детски беспомощно взглянул на советника:
– Сугерий, если это Лотарь Саксонский, то мы здорово влипли.
Глава 28
Люди не могли бы жить в обществе, если бы не водили друг друга за нос.
Странники в грубых серых плащах с капюшонами брели по разбитой колесами и копытами дороге, опираясь на толстые, увесистые палки, годившиеся, чтобы отгонять бродячих собак и противостоять мелкому разбойному люду. Для обороны от невидимых полчищ бесов капюшоны их были расшиты оловянными и свинцовыми образками и заморскими раковинами- гребешками – недвусмысленным знаком паломника. Судя по изможденному виду путников, шли они уже далеко не первый день, чаще всего отдыхая под открытым небом, изредка – на сеновалах. Казалось, они бредут куда глаза глядят, но это только казалось, и все же дорога порою озадачивала их сюрпризами.
– Развилка, – произнес один из них, указывая посохом на массивный, вырезанный из песчаника крест.
Распятие было незамысловатым, но стояло прямо, и в нише – самом сердце креста – тлел огарок свечи.
– Мой принц! Он говорит, что здесь развилка, – перевел слова товарища второй пилигрим.