Нормандии найдется множество дворян, желающих иметь над собой не герцогиню, а герцога.
– Так и есть…
– В этом случае пообещайте ей, что готовы признать герцогом Нормандии – на условии составленной нами вассальной клятвы – ее сына или мужа. Если он вернется. Хотя я в этом очень сомневаюсь.
– Осмелюсь узнать почему?
– Он унаследовал трон своего брата. А должна заметить, Русь много больше и благодатней, нежели Англия.
– Гонец из Рима, – раздался крик из двора замка.
– О господи, я не ослышался? – Людовик Толстый бросился к бойнице, прорезанной в каменной толще, с легкостью, не предполагавшейся в его объемистом теле. – Неужели дождались?
– Быстрее, быстрее, с дороги! – кричал всадник, спешиваясь у крыльца.
– Ба! Да это же барон ди Гуеско! – радостно потирая руки, воскликнул король.
Через пару минут запыхавшийся Анджело Майорано стоял перед Людовиком и Никотеей.
– Послание Его Святейшества, – задыхаясь, объявил капитан. – Я должен передать его императору. Но… – Он поглядел на Никотею.
Та молча протянула руку и, приняв опечатанный пергамент, взломала красный воск.
– Господи, славен Всевышний в сиянии мудрости предвечной! Мой друг, интердикт с Франции снят!
Людовик внезапно почувствовал, что вот-вот лишится сознания от счастья.
– Я… Я сейчас покину вас. Мне… аббат Сугерий… Франция… Я не забуду… – Он никак не мог подобрать слова и потому сделал то, что хотел с самого начала, едва увидев императрицу – сграбастал ее в объятия и щедро поцеловал в губы.
Глаза Никотеи испуганно расширились, она так и осталась стоять как вкопанная, когда венценосный толстяк, нимало не смущаясь посторонних взглядов, побежал по галерее, крича во все горло:
– Снят! Интердикт снят!
Консьержери наполнялся ликованием, и вопль, созвучный королевскому, уже был слышен далеко за Сеной.
– Ваше величество, – к Людовику Толстому подбежал Фульк Анжуйский, уже не напоминающий заскорузлого рыбаря, – позвольте, я отправлюсь в Сен-Дени оповестить преподобного аббата Сугерия!
– Да, конечно! – воскликнул король, но тут же поменял решение. – Нет, стой! Ты сейчас же едешь в Англию.
– Зачем, мой король?
– Затем, что мне как можно скорее нужен сын.
– Но у вас есть сын!..
– Молчи, дурак! Сын твой и Матильды Английской.
Уже неделю Лангр был в осаде. Все те, кто осмелился поднять оружие по зову преподобного Бернара, все те, кто не покинул графа Шампанского после ужасного разгрома при Труа, находились сейчас в стенах крепости, уповая лишь на свою храбрость да волю Божью. Ждать подмоги было неоткуда, да и надеяться, что объединенная армия императора, короля Франции и герцога Аквитании отчего-то вдруг снимет осаду, не приходилось. День за днем лучники пускали стрелы в подступающего к стенам крепости противника. Ополченцы лили вар, бросали камни. Немногочисленные рыцари – оруженосцы и сержанты Тибо Шампанского и Гуго де Пайена – стояли в наиболее опасных местах, готовые с мечами в руках отразить вражеский штурм.
Вылазки осаждавших происходили ежедневно, но словно бы нехотя. Ни один из полководцев союзной армии еще не ввел в бой свои основные силы. Каждый новый день приносил защитникам очередные жертвы, в то время как по ту сторону полузасыпанного рва и разбитого палисада все прибывали и прибывали войска. И снова люди короля Людовика гнали шампанских крестьян с вязанками фашинника заваливать ров, снова били по башням и куртинам из катапульт, аркбаллист [77] и требюше.[78]
Особенно защитникам досаждали требюше, или «чертовы ложки», как окрестили их горожане. Пущенные осадными машинами огромные валуны, подчас до трехсот фунтов весом, раз за разом разбивали зубчатые парапеты стен и проламывали башни.
Чуть сгущались осенние сумерки, атакующие придвигали к стенам «котов» – крытые деревянные галереи, обтянутые сырыми бычьими кожами, – и под прикрытием их долбили таранами мощную кладку. И снова вниз летели камни и факелы, падали на крепостных галереях сраженные стрелами защитники, а утомленные работой осаждающие без суеты откатывались прочь. За ночь проломы перекрывались деревянными щитами, и величественные еще недавно стены Лангра превратились в заплатанное рубище нищего.
А войска императора, короля Франции и герцога Аквитании все прибывали и прибывали.
Отрешенная мрачность на лицах защитников, казалось, запечатлелась в них навек – ни удивления, ни улыбки в крепости не было видно уже давно. Все понимали, что падение цитадели – дело времени, и союзники, явно получая удовольствие от процесса, медленно затягивают удавку на шее обреченных.
– Лангр не удержать, – на восемнадцатый день осады констатировал Тибо Шампанский. – Люди измотаны. Если бы враг шел на штурм, можно было бы ожидать, что близкая опасность пробудит храбрость в тех, в ком она жива. Но все эти… – Граф сделал широкий жест рукой в сторону крепостных стен. – Они не ищут чести и славы! Они медленно разрушают город. Жители устали, забыли о сне, не в силах больше заделывать дыры и тушить пожары. Не сегодня-завтра начнут бунтовать, а чтобы заставить их держаться, нам нужна хоть какая-то победа.
– Ты предлагаешь совершить вылазку? – устремляя на собрата по оружию тяжелый взгляд, спросил Гуго де Пайен.
– Да, ночную вылазку. Чтобы сжечь эти чертовы требюше! Это придаст сил защитникам.
– Может быть, – согласился предводитель крестоносного воинства. – Но есть два вопроса. Первый: что будет после того, как радость защитников вновь угаснет? Долго ли мы собираемся удерживать крепость?
– Иной у нас не осталось, – скорбно напомнил граф Шампанский.
– Да, это верно. Но тут кроется второй вопрос: что, если противник только и ждет, когда ты неосторожно откроешь ворота? Что, если тебя намеренно выманивают из крепости, зная твою горячность? Что, если враг как раз и желает вовлечь нас в бестолковую схватку, а тем временем ворваться в беззащитный город. Сил для полевого сражения нет – мы не можем и удерживать стены, и всерьез думать о том, чтобы ударить по вражескому лагерю.
– Я каждую ночь слежу за ними. Выставив луну сторожить, они упиваются допьяна и горланят нечестивые песни.
– Горланят, – подтвердил Гуго де Пайен. – Я тоже хожу полюбоваться шатрами неприятеля с боевой галереи. Но вот какая странность – среди осаждающих я видел гербы многих весьма опытных и умелых рыцарей. Каждый из них знает, сколь пагубны бесчинства и беспечность на войне. И наверняка каждый из них не помедлил бы пресечь сие непотребство, когда бы…
– Что «когда бы»? – нетерпеливо воскликнул Тибо.
– Когда бы враг не старался убедить нас, что он легкая добыча. Вчера на закате, уже после начала завывания этих пропойных менестрелей, я выцелил из аркбаллисты одну из вражеских катапульт и пустил в нее огненную стрелу.
– Надеюсь, удачно?
– Да, она вспыхнула. И тут же, как из-под земли, рядом с ней появились люди с водой и песком и сбили пламень. Скабрезные песни, надо сказать, при этом не прерывались ни на миг. Тибо, друг, поверь моему опыту – нас ждут. Выманивают, как мышь из норы кусочком сыра. Кроме того, даже при абсолютной нашей удаче, построить новые требюше – два, от силы три дня. У нас же каждый воин – настоящий воин – на вес золота!
– Ты можешь предложить что-либо лучше?
– Лучше – нет. Другое – да. Мы ударим на рассвете, когда эти крикуны наконец устанут. Ударим всеми силами, какие только имеются в наличии.
– А как же город?
