даже симпатия. Пастух машинально подумал, не удастся ли использовать Деметрия в свою пользу.
Помимо Деметрия рядом с Фригийцем стояло еще несколько приближенных, судя по одеждам — военачальники. Вздрогнув, Калхас увидел среди них Тевтама. Дотим также заметил аргираспида. По тому, как напрягся наемник, пастух понял, что он не ждет ничего хорошего.
— Так кто кого будет приветствовать первым? — с покровительственной улыбкой прервал молчание Антигон. — Обычно первыми делают это гости.
— Гости? — Дотим осклабился. — Несколько дней назад хозяевами здесь были мы.
— А теперь?
— И теперь хозяин — Автократор. — Наемник насмешливо выпятил губы.
— Эвмен? — Антигон перестал улыбаться. — Нет, ты ошибаешься.
— Ошибаюсь?
— Да. Эвмен мертв.
— Что?! — Дотим и Калхас воскликнули хором. Они были уверены, что стратег жив. Все их мысли, желания, планы основывались на этой уверенности. — Почему мертв?
— Почему? — Антигон удивился. — Смешной вопрос. Почему умирают? Его убили. Сегодня, в последнюю предутреннюю стражу.
— Зачем ты это сделал? — с трудом проговорил Калхас.
Во Фригийце нарастал гнев.
— Вы, наверное, считаете, что имеете право требовать моего отчета?
— Зачем ты его убил? — повторил Калхас.
Несколько мгновений Антигон явно колебался между желанием крикнуть стражу и непонятной еще аркадянам необходимостью продолжить разговор.
— Нет, вы опять ошибаетесь. — Фригиец овладел собой и голос его стал мягким. — Я не приказывал убивать Эвмена. Два дня назад я велел не давать ему пищи, но казнить не собирался. Сегодня утром несколько человек — кто они, думаю, я скоро узнаю, — ворвались в палатку, где находился Эвмен, и покончили с ним.
— А охрана! — воскликнул Дотим.
— Они прикрывались моим именем.
Аркадяне недоверчиво переглянулись. Антигон заметил это.
— Охранникам придется ответить… Если желаете, вы сами можете участвовать в допросе…
Но аркадяне уже не слышали его предложения. Ужас вести о смерти стратега наконец обрушился на них. Дотим сел на пол шатра и, обвив голову руками, спрятал ее между коленями. Калхас стоял прямо, но не видел и не слышал ничего. Словно отрезали часть его. Может быть, самую главную часть. По крайней мере последний год приучил Калхаса к мысли, что Эвмен — главное. Потерять Эвмена было хуже, чем потерять близкого человека, ибо он значил для них больше, чем близкий человек. С этим именем было связано так много, что смерть стратега лишила аркадян на время того стержня, к которому лепится, вокруг которого вьется человеческая жизнь.
— Так кто же убил Эвмена? — Уши заложило. Калхас слышал свой голос так, словно он долетал издалека. Но задавало этот вопрос уже не потрясение, а желание мести, невыносимая потребность уничтожить, раздавить тех, кто выдернул из-под их ног землю.
— Мы узнаем, — с мягким нажимом на втором слове произнес Фригиец. — В моем слове вы можете быть уверены.
Дотим поднял голову и тускло посмотрел на Антигона:
— Зачем мы тебе нужны?
Деметрий откашлялся и что-то хотел сказать, но Антигон сжал плечо сына.
— Все друзья Эвмена похожи друг на друга. — Хозяин добавил в свой голос властности и железа. — Я сожалею. Но вам нужно выбирать. Я хочу, чтобы вы это поняли. Стратега нет, но вы все еще нужны. Нужны мне. И я предлагаю вам свою руку: свою дружбу и покровительство. Я знаю, кто вы, знаю, на что способны и не хочу, чтобы эти способности пропадали втуне. Не хочу, чтобы они использовались каким-нибудь ничтожеством, мерзавцем, который закружит вам головы глупостями…
Против воли Калхас прислушивался к словам Фригийца. «Быть его слугой кажется таким же естественным делом, как пить, есть, дышать», — вспомнил он Иеронима. Историк подметил точно: так говорить мог только человек, природой, а, может, и богами, определенный властвовать. Голос его не был чарующим. Наоборот, иногда он казался слишком резким для того, чтобы уговаривать. Но Фригиец и не уговаривал, не убеждал. Он приказывал. И знал, какая сила дана его слову. Все это делало голос Антигона настолько мощным, что Калхас почувствовал, как вдоль его хребта пробежал восторженный холодок.
— Я хотел, чтобы Эвмен был моим другом. Судьба решила по-иному. Она столкнула нас лбами — двух самых сильных людей в Ойкумене. Многие трусливо оставались в стороне и наблюдали. Смеялись, думая, что мы загрызем друг друга. — Гримаса отвращения пробежала по лицу Фригийца. — Сейчас они начнут рвать для себя куски пожирнее, надеясь, что я обессилен борьбой. Но я докажу, что это не так. Я заставлю их поджать хвосты — тех, кто сталкивал нас с Эвменом, а сам оставался в стороне и жирел от подлой радости…
«Птолемей, Селевк, Кассандр, наверное — Пифон», — понял Калхас. — «Он расправится с теми, кто снарядил его на войну против стратега». Пастух почувствовал удовлетворение от этой мысли.
— Я предлагаю вам руку и дружбу, — громогласно завершал Антигон. — Я знаю, что такое друзья, я знаю преданность людей Эвмена и хочу, чтобы они стали моими друзьями. Ты видишь — Тевтам уже рядом со мной. Со мной и Иероним…
Он стал перечислять имена второстепенных командиров, но Дотим перебил его:
— Иероним? Не поверю!
Антигон надменно выпятил челюсть.
— Это так. Иероним думал не один день. Он говорил с Эвменом. Не хочу гадать, о чем. Но он согласился быть со мной.
Калхас буквально заткнул рот Дотима.
— Остановись. Он нас не обманывает. Место историка — при дворе большого полководца. Он должен быть там, где события… Да постой же! Я сам предсказывал ему это!
Наемник обмяк.
— Может быть ты, Дотим, хочешь, чтобы я позвал сюда Иеронима? — спросил Антигон.
— Не надо, — поморщился тот. — Не хочу его видеть.
— Ты убедился, что я могу убеждать? — обратился Антигон к Калхасу.
— Убедился, — кивнул пастух. — Но Эвмена-то ты не убедил.
Лицо Фригийца потемнело. Калхас понимал, что, возможно, подписывает сейчас смертный приговор и себе, и Дотиму, но остановиться не мог.
— Иначе зачем ты приказал бы морить его голодом? Стратег ни в коем случае не пошел бы за тобой добровольно. Но он не пошел бы и под угрозой смерти. Я знаю, что он дал Иерониму волю выбирать самому: терять все вместе с ним или оставаться при тебе, чтобы сохранилась хотя бы память о последнем великом человеке. Он и нам предложил бы свободу выбирать. Но мы — люди гораздо менее ценные, чем историк. Нам незачем заботиться о своей жизни.
— Мы не пойдем за тобой, — мрачно добавил Дотим.
— Вот как? — глаза Фригийца блестели недобро. Но Деметрий склонился к его уху, что-то шепнул, и он сдержался. — Да, меня предупреждали, что аркадяне строптивы. И немножко глупы, — Антигон улыбнулся. Голос его смягчился. — Не думаю, что наш разговор закончен. Мы сделаем так.
Фригиец повернулся к людям, что его окружали и произнес:
— Оставьте нас. Я буду говорить с ними один.
Приближенные, в том числе и Деметрий, гуртом отправились к выходу. Тревожный взгляд Тевтама скользнул по Калхасу, и пастух внутренне насторожился. «Все они чувствуют себя неуютно. Даже Антигон. Почему? Что он от нас хочет?»
— Встань, — резко сказал Дотиму Фригиец, когда полог опустился за последним из ушедших. — Я знаю: ты сидишь уже не от горя, а из-за упрямства.
Дотим подчинился, но тем большим вызовом горели его глаза. Заметив это, Фригиец рассмеялся.
