Они благополучно достигли своего барака. Андрей отдал Пельцеру свою куртку, а его робу бросил в печь. Но старый одессит отказался надевать куртку с чужим номером.
– Нет, нет… Могут и тебя вместе со мной…
– Надевай, тебе говорят!
Пельцер натянул куртку.
– Спасибо…
– Ложись на мое место!
Старый учитель полез на нары.
Медленно потянулось время. Ночь, кажется, стала бесконечной. В лагере ни звука. Евреи по одному и группами стали, крадучись, выбираться из своих убежищ и возвращаться в бараки. Голодные, продрогшие, они жались друг к другу, радуясь теплу, свету и людям.
Перед рассветом посыльный принес новый приказ центра. Алексей Мищенко разрешил разойтись и лечь отдыхать.
Подпольщики нехотя разошлись по своим местам. Андрей, не раздеваясь, лег рядом с Пельцером. Закрыл глаза, но сон не приходил. Разве можно уснуть, когда кругом такая зловещая тишина?
Утро наступило сразу, по-весеннему туманное и холодное. После подъема загремели репродукторы:
– Всем евреям быть к шести часам у ворот!
К воротам никто не пришел. На утренней проверке поднялся бунт. Еврей Курт Баум, который находился b заключении с 1935 года, набросился на блокфюрера и вырвал у него пистолет. Но выстрелить не успел. Эсэсовцы застрелили его. В поднявшейся суматохе с площади разбежалось около трех тысяч евреев. Они прятались где только возможно.
Узников распустили по баракам. Не успели они разойтись, как в лагерь вошли все блокфюреры в сопровождении рядовых эсэсовцев. Они направились к своим баракам.
Андрей с тревогой смотрел на ограду. Вдоль колючей проволоки появились вооруженные до зубов группы из охранного отделения. На вышках оживление. На каждом посту усиленные наряды. А дальше, за проволокой, за вышками, в хорошо защищенных укрытиях, эсэсовцы торопливо устанавливают скорострельные пушки и минометы.
Блокфюрер сорок второго барака, узколицый пожилой саксонец, вызвал старосту:
– Построить всех! Живо!
Узники, как обычно, быстро выполнили приказ. Вдоль барака выстроились восемьсот заключенных.
Эсэсовцы ведут себя вызывающе. У каждого автомат на груди, пистолет в руках. Они беснуются, зверствуют. Кулаки и кованые сапоги покоя не знают.
Узники молча переносили оскорбления и побои. Рядом с Андреем Бурзенко и Алексеем Мищенко плотной группой стоят подпольщики. Они с ненавистью смотрят на эсэсовцев, готовые в любую минуту броситься на своих палачей.
Поведение эсэсовцев встревожило Андрея. Он понял, что охранники ищут повода, чтобы открыть стрельбу. Стоит какому-нибудь отчаявшемуся узнику не вытерпеть, броситься и убить фашиста, как на лагерь обрушится вихрь свинца и пламени. У гитлеровцев для этого уже все приготовлено.
«Предупредить ребят бы надо!» – подумал Бурзенко.
И, словно прочитав его мысли, Мищенко передал по цепочке приказ:
«Не отвечать на провокации. Терпеть!»
Блокфюрер прошелся вдоль строя и объявил:
– Всем евреям выйти из строя! Стать отдельно!
Строй зашевелился. Евреи – а их в бараке было около трехсот человек, пригнанных совсем недавно, – стали выходить и строиться отдельно. Многие, те, что посмелей, остались стоять в строю, и заключенные старались прикрыть их своими спинами.
Люди идут на насильственную смерть. Сколько немой мольбы о помощи, сколько раздирающих душу взглядов обращено в сторону общего строя, в сторону «счастливчиков», которым судьба «подарила» жизнь хотя бы только на сегодняшний день!
Андрей закрыл спиной Пельцера. Старый учитель стоит бледный, ни живой, ни мертвый. И тут его стал выталкивать польский националист:
– Ты что, юда, стоишь тут? Пся крев, уходи, отсюда!
Бурзенко рывком обернулся к националисту:
– Молчи, подлюга! Задушу!
Тот, увидав искаженное гневом лицо боксера, судорожно метнулся в сторону.
Евреев отвели в сторону, выстроили. Их окружили эсэсовцы. Блокфюрер повернулся к общему строю и дал команду возвращаться в барак. И в тот момент, когда заключенные стали входить в двери, многие евреи бросились к ним и смешались с общей массой узников. В строю осталось не более половины.
Блокфюрер, потрясая пистолетом и дико ругаясь, приказал евреям вернуться. Никто из барака не вышел. Тогда эсэсовец схватил десяток русских ребят, в том числе Андрея и Мищенко, вывел их и велел охранять насмерть перепутанных людей. А сам с солдатами направился в барак выискивать разбежавшихся.
После их ухода евреи стали просить, чтобы их отпустили. Андрей посмотрел вопросительно на Мищенко.
