глазами.
– Скажи дяде «здравствуй», – Васыком дернул ребенка за руку.
– Здрастите, – пролепетал мальчик.
Иван Иванович погладил его по курчавым черным волосам.
– Как тебя зовут?
– Гога, – ребенок осмелел и тонким, как соломинка, пальцем потянулся к усам подполковника. – Это усы?
– Да, это усы.
– Когда я буду большой, у меня тоже вырастут усы. Правда, дядя?
– Правда, Гога. Обязательно вырастут, – подполковник гладил ребенка по голове и думал о своем. От успеха восстания зависит и судьба этих ребят. Нужно все взвесить.
– Дядя, когда я сплю, мне снятся стлашные, стлашные змеи. Они все влемя хотят укусить.
– Не бойся, Гога. Мы убьем их.
– Я не боюсь. Мне только стлашно. – Гога посмотрел на Ивана Ивановича и доверительно зашептал: – Сколо плидет моя мама, она забелет меня. Она скажет: «Доблое утро, Гога!» И мне никогда не будут сниться стлашные змеи.
– Верно, Гога, верно, – подполковник порылся в своих карманах и вытащил белый сухарь, которым его угостил Поль Марсель на заседании центра. – На, Гога.
Ребенок цепко ухватился за сухарь.
– Это твой брат? – спросил Иван Иванович Васыкома.
Тот отрицательно покачал головой.
– А мать у него жива?
Васыком снова покачал головой.
– Понятно. Где ж ты его нашел?
– В Освенциме.
– Ты был там, в этом лагере уничтожения?
– Да. И Гога теперь мой брат. Я никому его не отдам.
– А откуда он?
– Не знаю. Откуда-то с Кавказа. Я встретил его в Минске, когда полицаи схватили меня, отлупили и бросили в вагон. Там была его мать. Добрая такая! Она вымыла мне лицо, стерла кровь, разорвала платок и им завязала ногу. А кровь у меня все текла. Мы ехали в эшелоне целую неделю вместе. У нее была буханка хлеба, и она делила его поровну, давала по кусочку Гоге, Арсену, так звали второго мальчика, и девочке Лале. И мне давала. А я на станциях, когда открывали двери и ставили ведро с водой, банкой набирал воду. Тоже на всех.
Васыком немного помолчал и продолжал:
– Привезли нас в Освенцим. Дождь идет, холодно. Выгнали из вагонов, и пузатый немец-эсэсовец командует: «Раздевайся!» Мы стоим дрожим. Начали бить палками, прикладами. Люди плачут, дети ревут, не хотят снимать одежду. Я снял куртку, штаны, связал и положил на сухое место. Когда разделись все, нас построили в колонну. Мать Гоги взяла на одну руку девчушку, а второй держала Арсена. Я стал рядом и взял Гогу. Загнали в темную комнату, без окон. Стены и пол из цемента, серые. Холод обжигает ноги. Стало мне страшно, и я подумал: «Убьют меня сейчас. Я больше никогда не увижу отца».
Из этой комнаты погнали в другую. Там всем женщинам стали обрезать волосы и складывать в кучу. Куча была большая, целый угол занимала. А две немки в синих халатах щеткой всем мазали головы вонючей жидкостью. Смазали и мне. Потом заставили шагнуть в большое корыто и намочить ноги. В корыте была какая-то густая вонючая слизь. Я вышел из корыта, так ноги сами заскользили, как на коньках. И тут я отстал от Гогиной матери. Гога поскользнулся и упал. Пока я его подымал, мать его погнали вперед. Кругом люди плачут, кричат. Мы попали в последнюю комнату. Она уже была набита битком женщинами и детьми. Слышу, кричит Гогина мама: «Гога, Гога!» Я кричу: «Мы здесь». Она зовет: «Идите сюда. Тут стенка теплая». Но я никак не мог к ней протиснуться.
Когда двери закрылись, поднялся страшный плач. И вдруг я почувствовал, что пол стал двигаться, наклоняться. Впереди, внизу, где была Гогина мама, показался огонь… В этот огонь стали падать люди. Я тоже не удержался. Ноги сами едут. Одной рукой держу Гогу, другой цепляюсь за пол. А он ровный- ровный!..
Вдруг пол остановился, задрожал и стал назад подниматься. Все, кто остался, кинулись в другую сторону, подальше от огня. А когда пол стал совсем прямым, открылись двери. Мы притаились. Зашел тот самый пузатый эсэсовец, который заставлял раздеваться, и кричит: «Убирайтесь отсюда!»
Выскочил я с Гогой на улицу. Дождь идет, холодно, а я радуюсь. Жив! Потом дали нам одежду. Стал я искать Гогину маму, а ее нигде нет. Гога ревет. Ну, я ему сказал, что мама поехала за папой и скоро приедет. Он еле успокоился. А потом, когда нас повезли в Бухенвальд, я узнал, что это была ошибка, фашисты перепутали эшелон и думали, что мы евреи. А когда узнали, что в вагонах люди с Кавказа, то почему-то решили не убивать. И нас привезли сюда.
Около противоположного барака показалось двое подростков. Один из них протяжно свистнул. Васыком сразу заторопился.
– Мы пойдем. Ребята нас зовут.
Иван Иванович пожал ему руку, нагнулся к Гоге. Он хотел сказать мальчугану, чтобы он не горевал, что скоро придет его мама, но слова застряли в горле. Он ничего не сказал, а только ласково погладил его по голове.
