Заговор князей

жил по соседству в купеческом доме и был, очевидно, очень важной для Москвы персоной, потому что воевода особо подчеркнул, что ни один волос с головы монаха упасть не должен, но в то же время самому монаху вовсе не нужно знать, что сотня стоит здесь только для его охраны, однако, если этот монах вдруг, паче чаяния, обратиться с какими-либо просьбами, то просьбы эти выполнять по возможности.

Более диковинного приказа сотник Дубина не получал еще никогда в жизни, но с начальством не поспоришь, надо выполнять и все тут! Взял свою сотню да и пошел под стены Ганзейского двора. Хотя, это конечно, лишь одно название — сотня. На самом деле, людишек-то менее семидесяти, а ведь целый год просил — дайте пополнение, — вон прошлой зимой, тут же в Новгороде, при взятии одного купеческого дома сразу две дюжины полегло, а потом еще лучшего десятника у него забрал сам Патрикеев и, говаривали, зачем-то в Москву повез, где и след от него пропал! А как ему, Дубине, быть никто не думает! Только назло все делают! Просил-просил: дайте новых людей скоро уж всего полсотни останется! Дали, наконец, перед самым походом! Но, во-первых, он просил тридцать, а дали десять. А во-вторых — кого?! Какой-то сброд! Наверно со всех сотен пособирали самых никчемных и ему сунули — просил? — на тебе, получай, Дубина! Нет, точно, видать, кому-то не угодил — все назло делают, не иначе как подсидеть хотят! Таких людишек подсунули, что прямо сам бы их тут же поубивал, чтоб здоровья не портили — пьяницы бездельники, дисциплины никакой, да еще десятника к ним взамен Медведева дали, — ну, тот так просто урод! Морда кривая, нос расплющенный, сам тощий, как палка, однако пожрать и выпить большой мастер, да еще фамилия дурацкая — Козел, причем требует, чтоб не Козлом его звали, а Козелом — ну, значится, ударять на «о» надо, а то, мол, будто фамилия его не от козла, что в огороде, а от какого-то чешского боярина Козела, как будто чешский кОзел и русский козЕл ни одна и та же животина! Одно слово — шут гороховый!

Так надеялся Дубина, что дадут приказ на штурм города — он и бросит этого Козла со всей паршивой его десяткой в самую гущу, авось всех перебьют одним разом, может, новых, получше, дадут! Так нет же, и тут не повезло! Не послали на штурм, все в запасе держали, а потом — на тебе! — монаха охранять! Не избавится, он, видно, теперь от этого Козла долго еще…

Хрипло ругаясь и шмыгая носом, который почему-то всегда простужался зимой, Дубина привел свою куцую сотню под стены Ганзейского двора, объяснил десятникам задачу, сам внимательно осмотрел купеческий дом, что стоял на соседней улице, выставил за углом незаметные патрули, приказав, на всякий случай, за всем наблюдать, а сам велел развести костер поодаль, чтобы немного обогреется.

…Тем временем Медведев в сопровождении Алеши да Ивашки уже подъезжал к Ганзейскому двору, сразу вспомнив, что он уже бывал тут прошлой зимой. Когда же они проехали еще немного и увидели большой крытый колодец на углу, Медведев, к удивлению своих спутников вдруг решил из него напиться и заулыбался в свои мягкие, только начинающие отрастать усы, потому что перед его глазами возникла, как живая, картинка из памяти: плачущая у опрокинутых ведер купеческая дочь, и злобная толпа, которая не давала ей набрать воды…

Василий тут же вспомнил об Аннице и подумал, как ему, все же, повезло тогда, что забрал его Патрикеев из войска, а потом великий князь отправил на Угру, потому что теперь у Василия есть такая замечательная жена, — страшно подумать, что могло бы статься, задержись он тогда в Новгороде…

Нет, она конечно, симпатичная и ладная девушка была, но с такой красавицей, образованной и умной, как Анница ей никогда не тягаться, не говоря уже о других достоинствах, таких, например, как боевые умения, — уже женившись, Медведев узнал, что, оказывается, его супругу за ловкость в обращении со стрелковым оружием окрестные жители еще с детства прозывали «Анница-лучница».

Василий с удовлетворением вспомнил о том, как хорошо, что он до отъезда успел научить Анницу изготовлять разные особые стрелы, как он умел, вроде той, которая подожгла и взорвала бочку пороха в лагере Антипа…

Конечно, лучше, чтобы они никогда ей не понадобилось, но в этом мире надо быть готовым ко всему, а значит и к неожиданным угрозам и опасностям…

— Приехали, Василий Иванович, — вывел его из задумчивости голос Алеши. — Вот он дом купца Манина. Зовут его Онуфрий Карпович.

— Молодец, следопыт! А по чему догадался? — спросил Медведев, оглядывая дом за высоким забором с прочными воротами, и не видя никаких примет или указаний, свидетельствующих, что это и есть нужный дом. Однако, он сразу вспомнил, что однажды уже был у этих ворот.

— Ни по чему. Просто, пока ты воду из колодца пил, я у соседей узнал.

Слегка уязвленный Медведев решил отомстить.

— А я, как ты видел, ни у кого ничего не узнавал, но скажу тебе больше. У купца Манина есть дочка… Зовут ее Любашей, лет ей будет семнадцать… Да еще двое слуг во дворе — один постарше — хромой, а другой помоложе, но лысый.

Алеша и Ивашко, разинув рты, уставились на хозяина.

— А это ты как узнал? — изумленно спросил Алеша.

— Доживешь до моих лет, сам поймешь, — небрежно ответил Медведев. — Стучи в ворота да спрашивай Аркадия, скажи — к нему по поручению воеводы Патрикеева дворянин московский Василий Медведев, — не без тщеславной гордости приказал он.

После недолгих переговоров ворота осторожно открыли двое слуг — постарше, хромой, да помоложе лысый, а бородатый купец во дворе, кланяясь, пригласил всех войти.

Медведев привычным взглядом окинул двор (где укрыться, откуда нападать, куда отступать), велел Ивашке и Алеше оставаться здесь, а сам, сопровождаемый слегка напуганным купцом, вошел в просторную светлую горницу.

В горнице на лавке, положив руки на стол, сидел Аркадий и первое, что увидел Василий, сделав шаг вперед, был перстень на пальце левой руки монаха. Воспоминания с бешеной скоростью пронеслись в памяти..

…Да-да, конечно, точно такой же узор был на кресте Ефима, разбойного мастера- ювелира так странно исчезнувшего из Березок, такой же узор на перстнях Никифора Любича и его дочери в Литве, и вот теперь такой же узор у монаха, московского доброхота, здесь в Новгороде… Что может быть общего между всеми этими людьми???

С большим трудом Медведев заставил себя улыбнуться и, оторвав взгляд от перстня, поклонится в ответ на вежливый поклон Аркадия.

Купец вышел из горницы, оставив их наедине.

— Я прибыл по поручению воеводы Патрикеева, — сказал Василий.

— Я знаю, — чуть усмехнувшись, кивнул Аркадий. — Вероятно, он передал кое-что для меня.

— Да. Вот это. — Медведев вынул мешочек и аккуратно положил на стол перед Аркадием.

Он чем-то напоминает Иосифа… Чем же?… Возрастом? Монашеской рясой? Да, но не только… Хитростью и скрытым коварством в глубине глаз… Только от Иосифа еще исходит какая-то завораживающая сила, а от этого веет холодом… Кстати о Иосифе — помнится он говорил в Москве о каких-то неуловимых еретиках … Что? Королевский бобровник Любич, его дочь, и недавний разбойник Ефим — еретики? Как-то не вериться… Но если еще хоть раз увижу у кого-то такой перстень — расскажу Иосифу — пусть сам разбирается… А с этим монахом надо быть на чеку…

Аркадий бегло пересчитал деньги, и Медведев с удивлением заметил, что это новенькие, недавно отчеканенные неровные кружочки, и что они чем-то отличаются от прежних, знакомых, но не успел разглядеть, чем именно — мешочек утонул где-то в складках обширной рясы.

— Передай князю и воеводе мою благодарность, — склонил голову монах.

— Позволь задать тебе вопрос, — вежливо попросил Медведев.

— Разумеется, — улыбнулся Аркадий.

Сейчас спросит о перстне… Этот юноша умеет владеть собой, но переменился в лице едва вошел и глянул на мою руку… Неужели он что-то знает? Невозможно! Тем не менее, с ним надо соблюдать крайнюю осторожность…

— Очень красивый перстень у тебя на пальце, — сказал Медведев. — Я бы хотел иметь подобный. Где такой можно купить?

— Этот? — удивился Аркадий. — Право не знаю. Мне его подарила моя покойная матушка… Хотя постой, помниться, она называла имя мастера… Как же его звали… Ах да вспомнил — Ефим. Мастер Ефим —