сдайся. Я обещаю сохранить тебе жизнь.
— Ты совсем не знаешь восточных людей, красавица. Такие, как я, не сдаются. Я, готов умереть, но если ты не хочешь быть со мной — ты не будешь ни с кем!
Анница в сотые доли секунды произвела расчет, — она вспомнила, что во время состязания все три стрелы Богадура попали в голову соломенного человечка, а это означало, что при равной скорости выстрелов у нее будет преимущество.
Они выхватили из своих колчанов стрелы одновременно, причем Анница безошибочно нащупала оперение тяжелой боевой стрелы с кованным наконечником; они одновременно натянули и спустили тетиву, но у Анницы оставалась еще одна доля секунды на то чтобы успеть резко отвернуть голову.
Стрела Богадура, оцарапав ухо Анницы, глубоко вонзилась в столб вышки.
Стрела Анницы, прошила кольчугу и грудь насквозь и выйдя из-под лопатки, уперлась в твердые золотистые чешуйки изнутри с противоположной стороны. В месте удара стрелы о кольчугу сверкнули искры, и вырвалась струйка сизого дыма.
Богадур рухнул с коня, как подрубленный.
Его воины издали боевой клич и бросились на противника.
Анница, соскользнула с вышки по канату и еще не успела приблизится, как все было кончено.
Леваш Копыто стоял над телом Богадура и улыбался, ожидая Анницу.
— Отличный выстрел, — восхищенно сказал он — Точно в сердце!
Анница вдруг вспомнила похожие слова, сказанные ей когда-то и невыразимая печаль охватила ее.
— Наши потери? — спросила она у Клима.
— Двое людей Леваша легко ранены.
— А нападающие, что… все?
Клим обвел глазами поле короткого боя.
— Кажется, двое еще дышат.
— Сделайте все, чтобы они остались живы и отпустите — пусть расскажут хану обо всем, что видели.
— Постараемся, хозяйка.
— Спасибо всем за помощь! — поклонилась до земли Анница.
— Ты как будто не рада? — удивленно спросил Леваш.
— Думаю, Василий такого плана не одобрил бы. Это был не бой. Это была бойня.
Анница повернулась и быстро зашагала к дому.
Она вошла в горницу, сорвала с головы шапку, села за стол и, уронив голову на руки, громко разрыдалась.
Леваш тихонько вошел с плетеной бутылью и двумя кубками.
Он осторожно сел напротив, наполнил кубки, один поднял, другой подвинул Аннице и тронул ее за рукав.
— Если бы здесь сидел твой отец, он бы тобой гордился. Поверь мне. А насчет этого, ты не расстраивайся, дитятко! Война — всегда дело кровавое. Но самое главное в ней — это победа. И никто не спрашивает о ее цене. Победителей не судят!
… Кладбище «для чужих», заложенное Василием еще прошлой весной, все разрасталось.
Погост «для своих», огороженный и освященный отцом Мефодием чуть поодаль за церковью, к счастью, заполнялся гораздо медленнее — пока там находились лишь две могилы молодых ребят, которых Медведев даже не видел — они пришли со своими семьями в «Березки» когда он с друзьями и спасенной Настенькой еще возвращался из Литвы — и погибли, защищая имение от нападения людей князя Семена Бельского.
Несмотря на мягкие намеки отца Мефодия насчет того, что место покойников — на кладбище, Медведев, при молчаливом согласии Анницы и Филиппа, оттягивал перезахоронение Алексея Бартенева, который все еще покоился под березкой, недалеко от нового хозяйского дома, там, где Василий на следующий день после своего прибытия в эти места схоронил вместе с Иосифом неизвестного покойника, не подозревая о том, что это его будущий тесть.
Как часто размышлял потом Медведев о странностях судьбы и Божьего промысла, вспоминая ту, одну-единственную встречу под Медынью, когда Бартенев скакал ему навстречу, торопясь в Москву, по лесной дороге и вежливым кивком поблагодарил молодого человека, уступившего ему путь, так никогда и не узнав, что это его будущий зять…
Все дни после поединка на луках и первого ухода татар Настенька находилась под неусыпным наблюдением Надежды Неверовой.
Анница с тревогой поинтересовалась у знахарки состоянием здоровья своей подруги и золовки. Она не могла забыть, как перевернулись на бок на льду брода на Угре сани, как выпала из них Настенька, как потом, пытаясь подняться, она еще несколько раз опять падала на этот лед…
А позже, как бедняжка, должно быть, переволновалась, снова попав в плен, и хоть с первой минуты за ней ухаживали две женщины из Барановки и если даже еда и постель были сносными, а отношение со стороны Богадура было вполне уважительным, все же плен — это плен, а в ее положении…
— Да, нет, слава Богу, с этим-то у нее все в полном порядке, — озабоченно сказала Надежда, — меня другое беспокоит…
— Что? — Насторожилась Анница.
— Как-то она… Молчаливее стала, что ли… Мало разговаривает, отвечает односложно и все думает, думает о чем-то…
Анница сразу вспомнила, что в детстве и ранней юности Настенька была веселой болтушкой, часто и много смеялась, и это даже иногда раздражало подругу, которая в силу своего сиротства и строгого мужского воспитания была более сдержанной девушкой. На этой почве Анница даже однажды поссорились с Филиппом, которому как раз, напротив, очень нравилась Настенькина беззаботность, смешливость и разговорчивость.
Однако потом, вернувшись из Литвы, после первого похищения, Настенька изменилась — стала серьезнее, молчаливее и смеялась уже гораздо реже. Анница тогда отнесла это за счет нормального повзросления и замужества, но теперь, после слов Надежды, она вдруг увидела изменения в характере Настеньки в другом свете, — видимо, все же, глубокие переживания — похищение, тяжелое путешествие в карете, где ее часто держали связанной и голодной, страх, унижение, — все это повлияло на нее…
Если бы не Алеша, который всячески стремился облегчить ее положение, она бы, возможно вообще не выдержала, особенно если вспомнить самый страшный момент в подземелье замка Горваль, где ее честь и жизнь висели на волоске…
Анница решила непременно поговорить с Настенькой, что называется «по душам», но тут случилось нападение татар Богадура.
Настенька ничего не видела и не слышала, потому что ее заблаговременно спрятали в подземном переходе под домом Медведева. С ней все время были мать и Надежда, тем не менее, как они ее ни уверяли, что никакой опасности нет, она тряслась как в лихорадке, горячо молилась, стоя на коленях, и долго еще потом ни с кем не хотела разговаривать, так что Аннице пришлось отложить свое намерение.
Происшедшие события и, тем более, ожидаемое летом нашествие хана Ахмата, заставили Анницу глубоко задуматься.
До сих пор она жила с ощущением, что все это временно, — вот-вот вернется Василий, все встанет на свои места и пойдет по-прежнему.
Проснувшись на следующее утро после боя в Медведевке, Анница вдруг со всей отчетливостью осознала, что жить в постоянном ожидании того, что приедет муж и все сделает, — невозможно.
Она поняла, что будет ждать Василия, всегда, всю жизнь, сколько бы он ни отсутствовал и когда бы не вернулся, совсем как та Пенелопа, из греческой книги, содержание которой подробно пересказывал ей Василий, но в отличие от греческой жены, она не будет ткать и распускать ковер — у нее есть дела поважнее и она займется ими сейчас же, немедленно!
Облившись ледяной водой из ушата, как она это делала круглый год всяким утром, Анница
