приветствие запоздало. У мальчишек просто перехватило дыхание…
Он улыбнулся, блеснув крупными белыми зубами.
– Здравствуйте, ребята. Садитесь.
– Здрааа… – затихающее сумел выдохнуть ошеломленный класс, тихонько опускаясь на свои места.
Гость прошел вдоль ряда парт к столу Ольги. На его шинели, на погонах, на фуражке в левой руке, таяли снежинки – а казалось, что тают звезды. Белые холодные звезды космоса.
Он дошел до стола, положил фуражку, оглядел комнату, в которой все глаза глядели на него, сияя, как звезды – и улыбнулся этим глазам.
Потом он заговорил. Он рассказывал о том, как непросто готовиться к самой тяжелой и самой ответственной работе. О месяцах тренировок, о строгом отборе, о сложных машинах, придуманных нашими учеными, чтобы подготовить человека к страшным перегрузкам стартов и посадок, к невесомости звездных дорог. О тяжком весе, обрушивающемся, когда могучая машина взмывает с земли… и о том, что словами не передать – о чувстве, когда сама Земля кажется маленькой, как новогодний шарик, и такой же хрупкой. О длинном пройденном пути – и о пути, которым еще предстоит пройти. О жаре или холоде чужих миров.
Они чуть не расплакались, когда в коридоре прокатилась жестяная трель звонка. Но Космонавт посмотрел на них со строгой улыбкой: разве ребята не знают, что самое первое, что нужно, чтоб стать просто достойным человеком, сыном трудового народа, не говоря уж о космонавтах – это дисциплина?
Со вздохами, необычно медленно, оглядываясь на стол, за которым сидел, улыбаясь, Космонавт, Глеб уложил в тяжелый ранец дневник и тетрадь. Так же неохотно пошел к дверям, оглядываясь через шаг. Вождь с портрета, Космонавт и стоявшая рядом с ним Ольга улыбались ему вслед – и он улыбнулся.
Шагалось все же нескоро, потрясение от внезапной встречи с космонавтом не торопилось расставаться со стриженой головой Глеба, в оттопыренных ушах позванивало. Он уже спустился с четвертого этажа к раздевалке, когда вдруг вспомнил, что – ну надо же! – ручка осталась там, на парте. Ох… он посмотрел на толпу у раздевалки, вздохнул, повернулся, и побежал назад, к классу, перескакивая через серые бетонные ступени на ведущей вверх лестнице.
Уже протянув руку к двери, Глеб услышал голоса. Голос Космонавта звучал как-то необычно – неуверенно, почти смущенно. Против воли Глеб прислушался.
– Оля, я… в общем, я в столице ходил… ну, туда. Узнавал про твоего отца…
– Ты что несешь?! – Глеб чуть не вскрикнул от неожиданности и испуга. Да разве можно так говорить с Космонавтом?! – У меня нет никакого отца, ты понял?! Нет и не было! Мой отец – товарищ Вождь!
За белой дверью воцарилась тишина. Потом голос Космонавта укоризненно произнес:
– Оля, зачем ты так? Я что, по-твоему, стукач?
– Ты не стукач, – голос Ольги звучал тихо и как-то безжизненно. – Ты дурак. После того, как папу забрали… и мама умерла здесь… у меня нет никого, кроме тебя, понимаешь? Понимаешь, Юрка?! Если и тебя… если с тобой что-нибудь… зачем мне тогда жить?!
Глеб тихо-тихо отошел от двери, за которой уже слышались глухие рыдания Ольги. Он терялся перед слезами взрослых. И чувствовал, что лучшее из всего, что он может сейчас сделать – это уйти. Ну, ручка… никуда не потеряется.
Уже на лестнице он вдруг вспомнил, кого ему с самого первого урока напоминало лицо Ольги.
Когда Глеб только собирался пойти в школу, он решил заново оклеить бумагой учебники старшего брата. Содрал с одного из них потрепанную газету – и увидел на внутренней стороне фотографию. За столом на фоне сада сидели двое – товарищ Вождь и незнакомый дядька с темной бородкой. Оба улыбались, глядя прямо на Глеба, а на коленях Вождя сидела и хмурилась какая-то маленькая девочка. А за спиной дядьки с бородкой стояла женщина – вот эта женщина очень походила на их Ольгу, только была постарше.
«Мама, кто это?», – спросил тогда маленький Глеб. Мама почему-то побледнела, вырвала у него газету, кинула в печь, а потом долго шуровала в ней кочергой, даже после того, как газета рассыпалась в золу.
Потом она подошла к сыну, присела на корточки и сказала: «Глеб, забудь про эту газету и никому про нее не рассказывай, хорошо? Это плохие, очень плохие люди. Они обманули Товарища Вождя, понимаешь? Нехорошо будет, если кто-то узнает, что у нас дома хранился портрет таких плохих людей, правда?». Глеб кивнул.
Он в самом деле забыл. А вот сейчас, спустя пять лет – вспомнил.
На крыльце было шумно. Все школьники столпились вокруг их класса и с раскрытыми ртами слушали счастливчиков, у которых на уроке выступал Космонавт.
Сын поселкового бухгалтера, Стас Козлов, внимал им с кислым лицом – его обновка, замечательный нож, решительно побрела перед визитом в школу звездного гостя.
– Правильно папка мой говорит, – громко заявил он, наклоняя коротко остриженную голову. – Чтоб космос осваивать, сильная власть нужна. Это как в Египте, когда пирамиды строили. А то людям волю дай, они бы все ракеты на кастрюли порезали, а пирамиды по камушку на огороды растащили.
Все вдруг замолчали. Глебу, стоявшему наверху в обнимку с лыжами, с крыльца было особенно хорошо видно, как распространяется эта тишина вокруг Стаса. Только простоватый Коля Вырятко продолжал взахлеб тараторить в наступившей тиши, но и он вскоре захлебнулся своим «а он тогда, значит, встает… он, значит…» – и заоглядывался, растерянно моргая.
К Стасу протолкался Игорь Котов, щуплый остролицый паренек с вечно встрепанными волосами и шальными зеленоватыми глазами. Он жил при школе, в интернате, только, в отличие от большинства соседей – круглый год, потому что был круглым сиротой. А еще был он известен как парень совершенно бесстрашный и сплошь и рядом лезший в кулаки на мальчишек постарше и покрупнее. И даже если бывал он бит, то победа над ним дорого обходилась победителю.
– Гад ты, Козлов, – тихо и зло выдохнул он вместе с морозным парком, и его негромкий голос услыхал даже Глеб на крыльце. – И папашка твой гад. Правильно его сюда выслали.
Его вообще расстрелять надо было! По-твоему, значит, мы не по своей воле в космос идем? По-твоему, Партия и Вождь нас силком заставляют, как те цари – рабов?
Стас побледнел и начал отступать задом, вскоре упершись спиной в тесно сомкнутую стенку хмурых однокашников.
Легко было представить, что случилось бы дальше, если бы все звуки у крыльца не перекрыл мощный, накативший со стороны степи рев и упругий порыв ветра, поднявший небольшую пургу из сухого снега. Далеко на горизонте начал стремительно расти серебристый столбик, уходя все выше и выше. На его вершине сверкала крохотная искорка.
Рев уже смолк, а у Глеба продолжало звенеть в ушах. Ребята внизу провожали взглядом искорку, позабыв чуть не начавшуюся драку.
– «Сокол» пошел!
– Сам ты «Сокол»! это «Ударник», у меня дядя на космодром продукты возит, он знает!
– Ладно вам, – рассудительный крепыш Славка Данилов разогнулся. Наверное, только он во всей школе отвлекся от зрелища стартующего корабля ради застегивания лыжной тесемки. – Эй, деревенские! Давайте, лыжи надеваем, да и ходу! Гляньте вон – надо засветло дойти. Фобос на небо лезет.
Глеб поглядел туда, куда указывала варежка Данилова. Над горизонтом, чуть левее того места, где стаивал в белесое облако след ракеты, карабкался на небосвод второй серебряный серпик.
Глеб побежал вниз, да и другие засуетились, надевая лыжи, сбиваясь в кучки, ища попутчиков.
В ночи двоелуния снежные крысы звереют.
Вадим Шарапов
Наши мертвые
Пришел солдат домой
Когда пришла весна и стаял снег даже в самых глубоких лесных оврагах, в Федотовку начали возвращаться демобилизованные. Оно и понятно – война закончилась, победили немца, а тут как раз пришло время пахать да сеять.
Мужиков встречали у самой околицы. Жены кидались навстречу, висли на шее, целовали запыленную солдатскую щетину, дети цеплялись за рукава, а у кого повзрослее – солидно подходили пожать батькину руку. Потом, не выдержав серьезности, тыкались лицом в колючую шинель.
В тот день пастух Колька приметил пешехода еще издали. С коня лучше видно, и поэтому, привстав в
